Журнал «Вокруг Света» №06 за 1990 год

Вокруг Света

Мэтт еще много тогда рассказывал о своих приключениях на Гудзоне, но сейчас, глядя, как ловко он вяжет морские узлы, я в ожидании совместного путешествия вспомнил одну его фразу: «Мы на судне жили большой семьей, сплоченной любовью к Гудзону, и каждый работал за себя и учился новому у другого — это закон команды...»

Наша стоянка против Сэнди-Хук — последняя перед плаванием через Атлантику. На палубе выстроилась вся советско-американская команда, и щуплый, похожий на подростка, капитан Ниле Линдайер, приведший «Те Бегу» из Голландии, наставляет нас, как держаться во время авралов и тревоги. Но вот его монотонные поучения прерываются громкими сигналами. По всему судну слышны длинные гудки, что

означает «Пожар». Кто надевает сверкающий серебром огнеупорный костюм, кто хватает лопатки и ломы.

— Без паники! Все на своих местах,— кричит в мегафон Ниле.

Но дело плохо. Огонь охватывает нижнюю палубу. Снова звучат тревожные гудки и слышен приказ капитана: «Покинуть судно!»

Мы бросаемся к укрепленной на палубе красной бочке «Викинг» (на каждую вахту, а всех их на шхуне три,— по бочке со спасательным плотом), перерезаем веревки и из бочки достаем самонадувающийся (автоматически наполняется газом) резиновый плот-палатку «Лайфрафт». Одна из девушек тащит к нему синий мешок с аварийным запасом еды, воды, медикаментов, там же находятся удочки и даже специальный прибор, подающий сигналы самолетам. Но в обычной одежде на плоту в океане делать нечего: ждет явная гибель от переохлаждения, даже летом. Поэтому, чертыхаясь, залезаем в утепленные красные костюмы с желтыми рукавицами. В карманах проверяем свисток, порошок против акул, накидываем на голову шлем-капюшон, и через тонкую трубку каждый надувает свой воротник (на случай, не дай бог, автономного плавания).

Удары колокола-рынды и молодецкая возня на шхуне не могли не обратить на себя внимания проходящих катеров. А тут еще раздались короткие отрывистые гудки: «У-у-у-у-у...», оповещающие, что кто-то «выпал» за борт. Так и есть: на волнах поплавком прыгает белая пластмассовая канистра, отгоняемая от судна порывами ветра.

В этой «героической спасаловке» наша вахта «А» выходит на первые роли. Откуда-то оленьими прыжками примчались Мэтт и Хортон (с нашим вахтенным начальником Хортоном Биби-Сентр мы еще познакомимся поближе) и стали поспешно спускать катер на воду. Я думал, катер погонится за неповоротливой канистрой, но, как бережливые хозяева, спасатели стали извлекать выброшенный по неосторожности круг, который в дальнейшем может нас не раз выручить. И тут слышу радостный вопль:

— По правому борту нас торпедирует неизвестный катер!

Действительно, прямо на шхуну мчится на бешеной скорости белый катер с высоко задранным носом. Кто-то успевает разглядеть опознавательные знаки на его борту и почтительно докладывает:

— Морской патруль!

Катер моментально гасит скорость и подходит к борту шхуны. «Ага,— соображаю я,— при выходе из нью-йоркского порта досмотра не было, теперь спохватились».

— Увидели красивый парусник, оживление на палубе — и подошли,— улыбается широкоплечий блондин с короткой стрижкой,— может, помощь какая нужна?

Звать этого парня с круглой симпатичной физиономией Сэм, а фамилия у него Тулько, явно не английского происхождения.

— Бабушка с Украины,— поясняет Сэм.

Эти двое бравых ребят с одного из постов береговой охраны в Сэнди-Хук. Отвечают за вход в гавань — огромную отмель, изрезанную узкими каналами и утыканную маяками-близнецами, забитую сотнями крупных и малых судов. Главная беда — загрязнение Гудзона, в том числе и с проходящих судов. Береговая охрана считает, что добиться успеха можно, только ужесточив законы.

На прощанье Фрэнсис Скай дарит свой складной нож в зеленом футляре и приглашает покататься на катере наших девушек. Мы с завистью смотрим вслед бурунам, которые оставляют два могучих двигателя, и начинаем готовить шхуну к отплытию.

Выбираем брашпилем цепи, поднимаем якоря и еще раз вспоминаем Фрэнсиса: еле отмываем из шланга

цепи и якоря от мазута со дна Гудзонова залива.

Скоро заступаем на вахту. Наш высокий голубоглазый начальник Хор-тон, поглаживая шкиперскую бородку, объясняет скользящий график вахт: каждый день время дневных и ночных вахт будет меняться. Мы еще не знаем, что затратим на переход через Атлантику больше времени, чем предполагали, и ежедневные, и еженощные вахты сольются в единую Большую Океанскую Вахту. Вроде и нехитрое дело: шесть часов днем да четыре ночью, вот и сутки прочь. На носу — смотри, рулевой — штурвал крути, а в камбузе как сыр в масле катайся. Но, когда сам отстоишь на палубе десятки вахт, да не в тропиках, а на леденящем ветру, когда в качку выворачивает наизнанку и тянет к борту, тогда начинаешь понемногу чувствовать, что такое моряцкая жизнь. Нет, не всегда небо казалось с овчинку, разное было, сейчас-то с берега все видится в этаком симпатичном свете, вообще есть что вспомнить, особенно если первый раз на паруснике.

...Узкий лучик фонарика пляшет в темноте нашего форпика — носовой каюты, где ворочаются и похрапывают восемь душ, забывшись в коротком сне после очередной вахты. Кто-то легонько трясет за плечо, тихо бормоча в ухо:

— Твоя вахта. Пора!

Щелкаю выключателем над головой и смотрю через узкий проход: там недвижно покоится Виктор Якименко (в носовой каюте нас двое из вахты «А»). Виктор дает мне фору, у него весь ритуал ночного одевания выверен до мелочей. Пока я мечусь в проходе, отыскивая свои сапоги и рокон (рыбаки называют эту малоудобную прорезиненную куртку с капюшоном и штаны на лямках ласково и выразительно — «непромоканец») в куче мокрой одежды, он успевает помыться и собраться. Как бывалый альпинист и яхтсмен, Виктор сушит одежду после дождливых вахт на себе, даже носки. Тем более что в шерстяном костюме спать одно удовольствие — тепло и удобно. Но рекорд для книги Гиннеса поставил все же наш сосед-американец: махнув рукой на все условности, он спал не только в верхней одежде, но даже не давая себе труда скинуть ботинки.

Держа в одной руке отыскавшиеся наконец-то сапоги, я другой отжимаю защелку на дверях машинного отделения: в коридор врывается шум двигателя вместе с коктейлем из ароматов масел и мазута. Эти устойчивые запахи въелись во все мои свитера и рубашки, побывавшие на просушке в машинном отделении.

Чувствуя, что опаздываю на перекличку, сгребаю под мышку «непромоканец» и кидаюсь к лесенке в штурманскую рубку. Так и есть — неумолимый Хортон уже выкликает «намба ту». Это мой номер.

— Здесь! — кричу я, на ходу застегивая помочи.

— На нос вместе с Кэт Кон,— коротко бросает наш вахтенный начальник.

— Йес, сэр! — топаю я резиновыми сапогами, прикладывая два пальца к лыжной шапочке с помпоном.

Чувствую, Хортон смягчается (ему очень нравится прилежность и исполнительность, впрочем, как и всем американцам). Улыбаясь, он помогает мне надеть спасательный жилет и страховочный пояс, а на руку прикрепляет на липучке фонарик-мигалку. И все эти достижения спасательной зарубежной техники напяливаются на мой родной отечественный «непромоканец» апельсинового цвета.

Жаль, не осталось у меня снимка на память в этих яхтенно-рыцарских доспехах.

Не успеваем вывалиться из дверей рубки в непроглядную темень, как Кэт заботливо цепляет карабин моей страховки к штормовым леерам, протянутым вдоль палубных надстроек. Волна, правда, не так уж высока, чтобы смыть с палубы. Она пока еще кипит в иллюминаторах и заплескивает пенную верхушку к нашим ногам. Спотыкаясь, добираемся до фок-мачты, у подножья которой устраивается Кэт, прислонившись к бухте веревок и пристегнув к ним свой карабин, чтоб не унесло. Начинается ночная вахта, которую попросту называют «собачьей».