Журнал «Вокруг Света» №07 за 1973 год
Шрифт:
— Тигренок лучше, — отозвался Колльберг.
— Конечно, кое-кто предпочел бы «Партайтаг в Нюрнберге» (1 Партайтаг в Нюрнберге — сборище немецких фашистов. (Прим. перев.)), — заметил Гюнвальд Ларссон.
Они сидели впереди и разговаривали достаточно громко, но в задних рядах господствовала тишина. Присутствующие тузы во главе с начальником Центрального полицейского управления и его заместителем Мальмом молчали. «Интересно, о чем они задумались?» — спросил себя Колльберг.
Должно быть, соображают, как укоротить хвост строптивым подчиненным. Мысленно переносятся в прошлое, когда
Один только Бульдозер Ульссон хихикнул, слушая острословов.
Прежде Колльберг и Гюнвальд Ларссон не очень-то симпатизировали друг другу. Но за последние годы им довелось многое пережить вместе. Друзьями они не стали и вне службы вовсе не общались, однако все чаще ощущали некое единство душ. А в спецгруппе и подавно чувствовали себя союзниками.
Механик закончил приготовления.
Напряжение в зале достигло предела.
— Что ж, поглядим, — произнес Бульдозер Ульссон, потирая руки. — Если кадры и впрямь так удались, как нам тут говорят, сегодня же вечером покажем их в «Новостях» и в два счета накроем всю компанию.
— Стройные ноги тоже неплохо, — не унимался Гюнвальд Ларссон.
— А шведский стриптиз? — подхватил Колльберг. — Представляешь, я еще ни разу не смотрел порнографию. Девочка Луиза, семнадцать лет, раздевается и все такое прочее.
— Эй вы, помолчите, — прорычал начальник ЦПУ.
Пошли кадры, резкость отменная, никто из присутствующих не помнил ничего подобного. Обычно на таких просмотрах вместо людей на экране мелькали какие-то расплывчатые пятна, то ли клецки, то ли тефтели. Но на сей раз изображение было на диво четким.
Камера была хитро установлена, и благодаря специальной высокочувствительной пленке можно было хорошо рассмотреть человека, стоящего по ту сторону стойки. Правда, сперва в зале было пусто, по уже через полминуты в кадр вошел человек. Остановился, посмотрел направо, потом налево. И наконец уставился прямо в объектив, словно для того, чтобы его получше запечатлели анфас. Отчетливо было видно одежду: замшевая куртка и стильная рубашка с отложным воротником. Энергичное суровое лицо, зачесанные назад светлые волосы, недовольный взгляд из-под густых бровей... Вот он поднял большую волосатую руку, выдернул из ноздри длинный волос и стал внимательно рассматривать его.
Лицо на экране было хорошо знакомо присутствующим: Гюнвальд Ларссон.
Вспыхнул свет. Спецгруппа безмолвствовала.
Наконец заговорил начальник ЦПУ:
— Об этом никому ни слова.
— Разумеется, как же иначе.
Колльберг расхохотался.
— Как это могло получиться? — спросил Бульдозер Ульссон. Казалось, даже он слегка озадачен.
— Кхм, — прокашлялся киноэксперт. — С точки зрения техники, это нетрудно объяснить. Скажем, заело
— Если хоть одно слово просочится в печать, — рокотал начальник ЦПУ, — то...
— ...министру месяц не надо пятки мыть, — сказал Гюнвальд Ларссон.
— Это же надо, как она замаскировалась, — ликовал Колльберг.
Начальник ЦПУ рванулся к двери, Мальм затрусил следом.
Колльберг задыхался от смеха.
— Ну что ты тут скажешь, — сокрушался Бульдозер Ульссон.
— Лично я сказал бы, что фильм совсем не плохой, — скромно подвел итог Гюнвальд Ларссон.
X
Отдышавшись, Колльберг обратил испытующий взгляд на человека, которому он временно подчинен.
Бульдозер Ульссон был ведущей осью спецгруппы. Он обожал банковские налеты и за последний год, когда число их неимоверно возросло, расцвел пуще прежнего. Он был генератор идей и концентрат энергии, мог неделями трудиться по восемнадцать часов в сутки — и никаких жалоб, никакого намека на уныние и усталость.
Бульдозер Ульссон явно считал полицейскую работу самым интересным и увлекательным делом на свете.
Скорее всего потому, что сам он был не полицейский.
Ульссон работал в прокуратуре и отвечал за расследование вооруженных налетов на банки. У него накопилось несметное количество дел такого рода. Некоторые из них раскрывали, правда, не до конца, кого-то арестовали, кого-то осудили, но налеты только участились: что ни неделя — три или четыре случая, и всем было ясно, что многие из них каким-то образом связаны между собой. Но каким?
Конечно, грабили не только банки. Нападений на частных лиц было неизмеримо больше, не проходило часа, чтобы кого-нибудь не ограбили. На улице, на площади, в магазине, в метро, в собственной квартире — нигде нельзя было чувствовать себя спокойным. Но банкам придавалось особое значение. Покушаться на банки было все равно что посягать на основы общества.
Система государственного устройства на каждом шагу демонстрировала свою несостоятельность. Что же до полиции, то в одном Стокгольме за последние два года 220 тысяч правонарушений остались нерасследованными из-за бессилия блюстителей порядка. Из более серьезных преступлений удавалось раскрыть только каждое четвертое, а сколько их вообще не доходило до полиции?
Высшие чины лишь озабоченно качали головой, изображая недоумение. Издавна повелось кивать друг на друга, но теперь больше не на кого было кивать. Никто не мог придумать ничего дельного.
Одно было совершенно ясно. Полиция во многом сама виновата. После централизации 1965 года, когда управление всеми полицейскими органами было передано в одни руки, сразу же стало очевидно, что руки, мягко выражаясь, не те.
Многие исследователи и социологи давно уже спрашивали себя, какими соображениями руководствуется в своих действиях Центральное полицейское управление. Вопрос этот, понятное дело, оставался без ответа. Руководствуясь правилом «об этом никому ни слова», начальник ЦПУ принципиально не отвечал ни на какие запросы. Зато он обожал произносить речи, которые чаще всего не представляли даже риторического интереса.