Журнал «Вокруг Света» №09 за 1981 год
Шрифт:
Наутро старик засуетился и стал торопливо собираться в дорогу. Как ни старался я его уговорить остаться, не смог. «Э-э, хозяин,— все так же улыбаясь, сказал он,— не могу, тайга ходи, медведь стреляй надо». И он коротенько передал нам трагедию, разыгравшуюся недалеко от его дома в предгорьях Тукурингры.
Семья оленеводов откочевывала в Майскую долину. Ягеля под снегом было достаточно, и люди с оленями беззаботно передвигались на север. Но однажды в полночь собаки, почуяв недоброе, завыли. «Шатун»,— зашептали люди, прижимаясь друг к другу. И действительно, выйдя из чума, кочевники заметили в бледном свете луны застывшую фигуру зверя. Тогда его отогнали выстрелами из ружей. Медведь ушел, но ненадолго. Чтобы спасти оленей, себя, люди стали круглосуточно жечь костры, стучать в бубен. Но жестокий голод сделал медведя коварнее и хитрее. Это был последний его шанс выжить, и зверь стал упорно сражаться за существование. Когда молодой, не спавший несколько ночей кряду пастух поверил в исчезновение зверя и, утомленный, заснул у тлеющего костра, медведь напал на него... «Его стал людоедом»,— закончил свой рассказ Лесник.
Несмотря на то, что медведь получил серьезное ранение, все попытки обезвредить зверя заканчивались неудачно. Страдающий от пули, разъяренный зверь представлял действительную опасность для людей. Поэтому не случайно дед Арсений твердо решил уничтожить шатуна. И когда я убедился, что отговорить его от этой рискованной затеи невозможно, напросился к нему в напарники...
Мы ехали по старому ухабистому тракту. Он то спускался к подножию гор, то переносил нас в заоблачную высь. От такого перепада высот появлялось легкое головокружение и уши словно закладывало ватой. При каждом крутом повороте наш старенький «уазик» испуганно взвизгивал тормозами. Наконец мы подкатили к паромной переправе через Гилюй.
Гилюй — горная река, знаменитая бешеными перекатами. Своим холодным дыханием она освежила нас, вселила в душу какую-то легкость. Старик, как бы очнувшись после долгого раздумья, длившегося всю дорогу, голосом, полным неподдельного пафоса, перекрывая рокот переката, изрек: «О! Гилюй!» Лицо его засветилось изнутри, фигура словно наполнилась силой, а глаза под нависшими мохнатыми бровями жадно впились в дальние синеющие сопки. Еще совсем недавно, три-четыре часа назад, этот человек в лабиринте узеньких улиц маленького города Зеи казался беспомощным. Гилюй вновь вернул ему силы, в осанке деда Арсения появилось что-то орлиное.
Через двое суток пешего перехода, ночуя на нагретых солнцем громадных валунах, мы вышли в долину, где обитал раненый зверь. Расставленные медвежьи ловушки с прокисшим мясом были пусты. Еще не один день провели мы в скитаниях, без единого выстрела. Делая петли, шатун заметал следы, проходил по камням, валежинам. Но деда Арсения провести было трудно. Он знал, где зверь будет кормиться и набираться сил, легко выходил на его след, а когда он внезапно обрывался, Лесник вдыхал воздух маленькими глотками, словно дегустируя его, и безошибочно определял: зверь рядом, затаился. Но приблизиться к медведю на ружейный выстрел никак не удавалось, тогда Лесник сменил тактику преследования. Он решил заманить зверя выстрелом и ждать шатуна в засаде. Охотники рассказывали, что медведь, услышав звук выстрела, непременно появлялся, чтобы перехватить добычу...
Но и после выстрелов медведь не приходил. Напрасно мы его ждали и ночью, сидя друг против друга и прижимаясь спинами к широченным дуплистым тополям. Пылающий костер, разложенный между нами, предупреждал зверя и исключал внезапность нападения. Не пришел он и на другой день. «Однако совсем слабый стал»,— подытожил дед и вновь увлек меня в гущу леса.
Верст через пятнадцать мы обнаружили шатуна в зарослях жимолости. Подходить к нему близко не было надобности: удушающий запах распространялся повсюду.
Мы тронулись в обратный путь.
...За пышными кронами лиственниц на скалистом берегу Гилюя показалось жилье деда Арсения — зимовье, где любой путник мог найти теплое ложе из шкур и сытный обед, приготовленный из высушенного и завяленного мяса. Правилки для сушки шкурок, куски самодельной оленьей замши, иглы и пулелейки — все это гнездилось под крышей зимовья вместе с пучками высохших целебных трав и пожелтевших мешочков с темно-серыми крупинками горного воска. К старости Лесник увлекся народной медициной и знал ее неплохо.
Долго гостить у деда Арсения мне не позволяло время. После обильного ужина Лесник помог мне спуститься к оморочке и, прощаясь, протянул свою заветную пальму. Древко метровой длины из крученой смолистой лиственницы было сплошь помечено символами и значками, сценами важных событий жизни ее хозяина. Обычно пальма служила деду Арсению для рубки просек и была незаменима на охоте.
«Бери, бери. Мой подарок принесет тебе счастье»,— сказал Лесник и оттолкнул берестяную лодку от берега.
Вечернее багровое солнце тяжело садилось за горизонт, и я долго видел фигуру Лесника на берегу сквозь свет солнца и дым костра.
О. Ульянов Фото автора Амурская область