Журнал «Вокруг Света» №09 за 1990 год
Шрифт:
Она снова двинулась вдоль берега и на этот раз, когда он позвал ее, уже не обернулась.
Сумерки сменились полутьмой. Медленно надвигающиеся серые тени превратили мир в негатив, и Эстебан чувствовал, как такими же серыми и темными становятся его мысли, перекатывающиеся в такт тупому ритму отступающего прилива.
Поднялась полная луна, пески загорелись серебром. Вскоре прибыли на джипе четверо солдат из Пуэрто-Морада — маленькие меднокожие мужчины в форме цвета ночного неба, без украшений и знаков различия. Хотя они и не были близкими друзьями, Эстебан знал всех четверых по именам: Себастьян, Амадор, Карлито и Рамон. В свете
— Возможно, Онофрио даст тебе за него хорошую цену,— сказал Рамон, и все засмеялись.
Они разожгли костер из плавника и скорлупы кокосовых орехов, расселись вокруг, и Эстебан рассказал о происшедшем. О Миранде и ее родстве с ягуаром он говорить не стал, потому что эти люди, оторванные от племени правительственной службой, стали консервативны в своих суждениях. Ему не хотелось, чтобы они сочли его сумасшедшим. Солдаты слушали, не перебивая. Огонь костра окрашивал их лица в красно-золотой оттенок и блестел на стволах ружей.
— Если мы не станем ничего делать, Онофрио подаст в суд в столице,— сказал Амадор, когда Эстебан закончил рассказ.
— Он может сделать это в любом случае,— возразил Карлито,— и тогда Эстебану придется несладко.
— А если в Пуэрто-Морада пришлют инспектора и он увидит, как тут идут дела при капитане Порталесе, они заменят капитана кем-нибудь другим, и тогда нам тоже придется несладко.
Глядя на огонь, солдаты долго рассуждали о возникшей проблеме. Эстебан спросил у Амадора, жившего на горе неподалеку от него, не видел ли тот Инкарнасьон.
— Она очень удивится, узнав, что ты жив,— ответил Амадор.— Я видел ее вчера у портного. Она примеряла там перед зеркалом черную юбку.
Мысли Эстебана словно окутало черным полотном юбки Инкарнасьон. Опустив голову, он принялся чертить своим мачете линии на песке.
— Придумал! — воскликнул Рамон.— Бойкот! Никто ничего не понял.
— Если мы не будем покупать у Онофрио, то кто тогда будет? — спросил Рамон.— Он потеряет дело. Если ему этим пригрозить, он не станет обращаться к властям и согласится, что Эстебан действовал в порядке самообороны.
— Но Раймундо у него единственный сын,— сказал Амадор.— Может быть, в этом случае горе перевесит его алчность.
Снова все замолчали. Эстебана перестало волновать, к чему они придут. Он начал понимать, что без Миранды в его будущем не будет ничего интересного. Взглянув на небо, Эстебан заметил, что звезды и костер мерцают в одном и том же ритме, и ему представилось, что вокруг каждой звезды сидят кругом маленькие меднокожие люди и решают его судьбу.
— Придумал! — сказал Карлито.— Я знаю, что надо делать. Мы всей ротой придем в Баррио-Каролина и убьем ягуара. Алчный Онофрио не устоит против такого искушения.
Этого нельзя делать,— сказал Эстебан.
— Почему? — спросил Амадор.— Может быть, мы его и не убьем, конечно, но, когда нас будет так много, мы уж, по крайней мере, прогоним его отсюда.
Прежде чем Эстебан успел ответить, раздалось рычание ягуара. Зверь подкрадывался к костру — подвижное
— Стой! — закричал Эстебан и сшиб Амадора на землю.
Но остальные тоже начали стрелять, и в конце концов кто-то попал в ягуара. Зверь подпрыгнул высоко вверх, как в ту первую ночь, когда он играл, но на этот раз упал без всякой грациозности, рыча и пытаясь укусить себя за лопатку. Потом вскочил и двинулся к джунглям, припадая на правую переднюю лапу. Окрыленные успехом, солдаты пробежали несколько шагов за ним и снова начали стрелять. Карлито припал на одно колено, тщательно целясь.
— Нет! — крикнул Эстебан и швырнул в Карлито мачете в отчаянной попытке помешать ему. Охотник уже понял, какую ловушку приготовила для него Миранда и какие последствия его ожидают.
Лезвие полоснуло Карлито по ноге. Солдат упал на землю и закричал. Амадор, увидев, что случилось, выстрелил не целясь в Эстебана и крикнул остальным. Эстебан бросился к джунглям, стремясь добраться до тропы ягуара. Сзади грохотали выстрелы, пули свистели прямо над головой. Каждый раз, когда он спотыкался на мягком песке, залитые лунным светом фасады домов, казалось, бросались ему наперерез, стремясь преградить дорогу. И уже у самой стены джунглей в Эстебана все-таки попали.
Пуля толкнула его вперед, но он удержался на ногах. Шатаясь, Эстебан бежал по тропе, с шумом вдыхая и выдыхая воздух, его руки мотались из стороны в сторону. Листья пальм хлестали по лицу, лианы путались под ногами. Боли Эстебан не чувствовал, была только странная усталость, пульсирующая где-то в пояснице. Ему представлялось, как открываются и закрываются, словно рот актинии, края раны. Солдаты выкрикивали его имя. Эстебан понимал, что они, конечно, пойдут за ним, но осторожно, опасаясь ягуара, и решил, что сумеет пересечь реку, прежде чем солдаты нагонят его. Однако у самой реки он увидел замершего в ожидании зверя.
Ягуар сидел на бугристом холмике, вытянув шею к воде, а внизу, в четырех метрах от берега, плавало отражение полной луны — огромный серебряный круг чистого света. На плече ягуара алела кровь, выглядевшая как приколотая свежая роза, и от этого зверь еще больше походил на воплощение божества. Ягуар спокойно поглядел на Эстебана, низко зарычал и нырнул в реку, расколов отражение луны и скрывшись под водой. Через какое-то время вода успокоилась, на ней снова появилась луна. И там, в отражении, Эстебан увидел фигурку плывущей женщины — с каждым взмахом руки она становилась все меньше и меньше, пока не превратилась в крохотный силуэт, будто вырезанный на серебряной тарелке. Он увидел, как вместе с Мирандой уходят от него таинство и красота, и понял, что был слеп, что не разглядел правду, скрытую в правде смерти, которая, в свою очередь, скрывалась в правде о другом мире. Теперь ему все стало ясно. Правда пела ему его собственной болью, каждый удар сердца — один слог. Правду описывали угасающие круги на воде и качающиеся листья пальмы. Правдой дышал ветер. Правда жила везде, и Эстебан всегда знал ее: если ты отвергаешь таинство — даже в обличье смерти,— ты отвергаешь жизнь и будешь брести сквозь дни своего существования, словно призрак, которому не суждено узнать секреты беспредельности чувств — глубины печали и вершины радости...