Журнал «Вокруг Света» №10 за 1981 год
Шрифт:
На столе тщательно расправляет карту Карского моря Володя Фельдштейн, недавний выпускник Ленинградского гидрометеорологического института, ныне полярник, он работает гидрологом в обсерватории Диксона. На карте нанесен маршрут двух предыдущих полетов. Он весь испещрен цветными полосами, квадратиками, обозначающими, где и какой лед мы встречали.
Володя не только летает на ледовом разведчике, но и частенько высаживается на лед Енисейского залива с «Аннушек», живет там в палатках, ведя наблюдения за льдом и течениями. Хорошо представляет картину сегодняшней навигации в Арктике. Он рассказывает
— Вроде бы все продумано,— говорит Володя,— изготовлены специальные суда, но лед нередко преподносит неожиданности, заставляя вносить коррективы. Однако дело, как видите, идет...
Самолет по-прежнему продолжает нестись в нескольких десятках метров надо льдом, Николай Дмитриев, штурман, прокладывает курс, просчитывая что-то на логарифмической линейке. Из кабины выходит улыбающийся Саша Ишуков. «Медведя не видели? — спрашивает меня.— Только что прошел по правому борту». Где уж теперь при такой скорости его искать! Саша ставит на плиту кастрюлю, достает продукты и начинает готовить обед. Я захожу в кабину.
Миняев держит штурвал, переговариваясь с Шабориным, вторым пилотом. Летчики сидят без наушников, связь сейчас держат радисты. На самолете их сегодня двое. Борис Викторович Максимов, старший бортрадист авиапредприятия, экипаж которого выполняет ледовую разведку, вывозит, как говорят пилоты, Алексея Рыбина. Борис Викторович — ас, радистом на самолетах летает четверть века, участвовал в проводке «Арктики», когда она шла к полюсу. Ледовым разведчикам тогда приходилось ежедневно по многу часов висеть надо льдами, и радисты не отрывались от ключей.
Рыбин, тоже радист с немалым стажем, но на ледовой разведке оперативность нужна особая. Бортрадисту приходится работать и с судами, и с полярными станциями, и радиостанциями материка; успевать следить за погодой многих портов, чтобы самолету на обратном пути не попасть впросак.
В кожаной куртке, при галстуке и в очках, строгий, как учитель, Борис Викторович достает «дрыгу» — самодельный ключ, на котором работают все радисты Заполярья,— и садится на место радиста, забыв, что он лишь поверяющий. Я его понимаю: представитель полярных бортрадистов не желает ударить в грязь лицом перед радистами морского флота. А мы продолжаем все так же низко нестись надо льдами, но до этого ли радистам...
В отсеке штурмана, за спиной командира, расположился гидролог. Он почти высунулся в прозрачную полусферу — блистер. Оттуда лучше всего разглядывать льды. Когда смотришь, кажется, что вышел из самолета и видишь все, даже позади него. Гидрологом у нас Василий Андреевич Харитонов. Опытнейший полярник, который начал летать в Арктике раньше, чем пришел бортрадист Максимов, раньше, чем здесь появился самолет с бортовым номером 04178. Он пришел в Арктику в тот год, когда, как сам в шутку говорит, родился Саша Ишуков, бортмеханик этой машины.
За те тридцать лет, что работает на Севере Харитонов, в деле наблюдения за льдами тоже произошли колоссальные изменения. Как и всюду, здесь на помощь людям пришла техника. Космические спутники постоянно фотографируют арктические льды, помогая оценить, так сказать, глобальную обстановку. Володя Фельдштейн перед полетом показывал снимки. На них видно все Карское море. Оно плотно забито льдом, и лишь отдельные темные полосы протянулись на север от Новой Земли. Это наиболее крупные разводья.
Но капитанам судов необходимо, помимо глобальной обстановки, знать и мельчайшие детали: возраст ледяных полей, их толщину, проходимость. Естественно, что при ближайшем рассмотрении Карское море не такое, как на космическом снимке. После первого же полета у меня создалось впечатление, что море — это какое-то месиво изо льда. Старые ледяные поля перемежаются молодым ледком, следами недавней подвижки. Полыньи мы видели и у небольших островов, и у побережья Новой Земли, архипелага ЗФИ, Диксона.
Никто лучше специалиста-гидролога, поднаторевшего в наблюдениях с воздуха, не сможет передать картину состояния моря. Поэтому-то визуальная разведка долго еще будет пользоваться почетом среди капитанов.
— Успеваете? — подсаживаюсь я к Харитонову, ибо льды в блистере так и мелькают.
Василий Андреевич поворачивает загорелое до черноты лицо, усмехается: «Приходилось и пониже летать. Все отрепетировано» .
— Что поделаешь,— продолжает он, одновременно оглядывая льды и занося в блокнот какие-то цифры, треугольнички, кружочки.— Глаз не локатор. Из-за облаков я смотреть не могу. Уж лучше ко льду поближе. Нельзя атомоходу стоять. Знаете, в какую копеечку обходится каждый час простоя? — вопрошает он и опять по плечи забирается в блистер.
И тут, словно устав испытывать терпение пилотов, туман неожиданно резко пропадает. Ослепительно вспыхивает солнце. Над искореженными льдами сияет голубое небо. Под самолетом возникает огромная синяя тень, которая мчится следом. Она извивается на торосах, исчезает ненадолго в голубизне разводий, но не отстает. Зрелище захватывающее, но длится оно недолго. Льды начинают медленно отдаляться, самолет занимает стандартную высоту— триста метров. Замедлилось движение плывущих навстречу льдов, и Василий Андреевич опустился в кресло — можно немножко и передохнуть.
— Два месяца до пенсии осталось,— неожиданно говорит он.— Отлетаю, наверное, и уйду. Буду на даче картошку сажать.
По тону и хитроватому выражению его лица мне кажется, что сам он не верит в это. Тем не менее продолжает развивать мысль:
— Замена найдется,— словно прикидывает старейший гидролог.— В Диксоне неплохие специалисты растут. А тут недавно летали с нами инженеры, новый прибор испытывали. В «Правде» о нем писали. Может, слышали, будет измерять толщину льда. Вот уж, должно быть, поможет. Особенно в туман и полярную ночь. Ведь сейчас нам в полярную ночь приходится с включенными фарами летать...