Журнал «Вокруг Света» №10 за 1986 год

Вокруг Света

Нагулявшись на открытом морозном воздухе, изрядно продрогнув, мы возвращались к теплу. Чернышев после недолгого молчания добавил:

— Конечно же, хочется в будущем приблизить дрейфующие станции к возможностям тех же научно-исследовательских судов.

Мне послышалась грустная нотка в его голосе, и я сказал:

— Чего греха таить, дело предстоит нелегкое.

— Если у нас не получится, то идущим вслед за нами будет трудно. Многим и так не нравится, когда мы критикуем старые методы работы на СП. Так что назад дороги у нас нет.

Настало время, и мы стали собираться на СП-28. Погрузили на Ми-8 целый разборный щитовой домик, новенький «Буран» и полетели. Ребята из зимовочного состава долго уговаривали Павла Петровича

пойти с нами. Но он сомневался, не хотел обижать, оставлять кого-то из своих людей на РП. Чернышев попросил меня вмешаться. Никто не скрывал, что без Бирюкова не будет полноты праздника. Все ребята Чернышева прошли через «подскок»: прежде чем попасть на льдину, на которую еще не ступала нога человека, здесь они отогрелись, отдохнули, порадовались этому бирюковскому оазису. И особенно те, что добирались сюда из Ленинграда на свое первое «белое пятно».

Знаю, до СП-28 всего около тридцати километров, это от силы пятнадцать минут лету. Пытаясь представить, какая она, льдина, вспоминаю остров Жохова. Пока там я пересаживался с Ан-12 на Ил-14, а точнее в ожидании Ила, сбегал в пункт приема спутниковой информации, к Геннадию Сиземову и Виктору Цапину, которых знал по Институту Арктики и Антарктики. Они показали мне спутниковый снимок льдины, на которой устроилась теперь чернышевская станция, говорили, что это блок сморози нескольких крупных полей... Пятно ярко выраженное... И что-то еще в этом роде. И вот вертолет кружит, садится, и мы выходим на лед. Я пытаюсь сравнить увиденное на снимке, соотнести услышанные слова с реальной картиной. Но передо мной бескрайнее белое поле, стылое, всхолмленное и освещенное тусклым незаходящим вечерним солнцем.

Четыре сборных домика стоят скученно, на снегу глубокие борозды от гусениц трактора, ведущие далеко к центру этого просторного белого поля, где стоит красная палатка. То там, то здесь виднеются склады грузов. На иных ящиках и предметах, некогда предназначавшихся для СП-26, цифра 6 зачеркнута, переправлена на цифру 8.

Пока Миша Комаров, которого взял с собой Павел Петрович, и местный повар распаковывали продукты, пока сдвигались столы и на плите жарились куски мяса, мы с Чернышевым сходили и обошли льдину.

Конечно, нужно было много исходить, проваливаться в глубоком снегу, уставать, передохнув, снова пускаться в путь, постоять у трещины, почувствовать под собой глубину океана, увидеть рядом с лагерем расколовшееся поле, на котором зимовщики хотели устроить взлетно-посадочную полосу; нужно было, наконец, увидеть своими глазами, как в толще льда, в ледовой горе, зимовщики рубили холодильник; войти и постоять под сияющим, как стекло, сводом, чтобы осознать: лагерь устроен на мощном многолетнем монолите. Поле, о котором трудно сказать, где у него концы и края, скрывало под глубоким снежным покровом многометровой толщины ледяной остров. Остров с центром тяжести, как мне казалось, у ледовой горы.

Зимовщики заполнили временную кают-компанию как-то сразу, неожиданно и шумно, но, увидев чужих, притихли, с озорством подталкивая друг друга, озираясь в тесноте, стали устраиваться за столом.

Как только Павел Петрович сказал какие-то праздничные слова, пожелал крепкого льда ребятам, принялись за еду. Незаметно пошли реплики, усилился говор. Естественно, я вглядывался в незнакомые лица и, откровенно говоря, пытался среди них узнать тех, о ком мне уже говорил Чернышев. Кого-то узнавал я сам, кто-то невзначай обращал на себя внимание, возникал самым неожиданным образом, и не спросить о нем у сидящего рядом Чернышева я не мог. Например, видя, как повар откровенно радуется Мише Комарову, спросил и выяснил, что он вовсе не повар, а аэролог Володя Кочуров. Просто он временно замещает человека, еще не прибывшего с материка.

На Сергея Лабинского показал мне сам Чернышев. Он сидел на противоположном от нас торце, немного поодаль, вытянув длинные ноги, настолько, насколько это было возможно. Сидел с отсутствующим видом, а взгляд его был обращен куда-то

внутрь себя. Я знал, что Чернышев зимовал с ним на СП-26, а потом пригласил работать на «Двадцать восьмую» своим заместителем... Но как бы Лабинский ни казался мрачным и усталым, тонкие черты его лица выдавали в нем натуру вдохновенную и цельную. По профессии он был механиком, а это значило, что человек он на станции самый необходимый. Недалеко от меня сидел еще один молчун: Николай Панин, метеоролог. Чернышев, во время нашей беседы несколько раз упоминал его имя. «Он тоже зимовал со мной на СП-26,— вспоминал я слова начальника станции.— Коля собирался ехать в Антарктиду. Сами понимаете, там и больше платят, и условия быта лучше. Но, узнав о нашей научной программе, загорелся...»

А вот знакомство с Алексеем Озимовым, с белесеньким парнем, напомнило мне прогулку по острову Жохова. Шел я и наткнулся на гору всякого груза — упакованного и неупакованного, предназначенного для «Двадцать восьмой», и вдруг вижу волокушу и на ней кем-то оставленную надпись: «СП-28, Озимову. Тяни, Алексей, только вперед». С ним я был знаком по «подскоку». Там же я узнал, что на станции он будет заниматься проблемами сжатия льда... Сережа Каргополов на «подскоке» руководил погрузочно-разгрузочными работами. И теперь наблюдая, как он увлекал Павла Петровича рассуждениями о том, как надо правильно катить бочки с керосином, я невольно улыбался. «Аппендицит тебя беспокоит? — спрашивал он при первом знакомстве с Чернышевым.— Тебя легко будет оперировать, ты худой».— «Я сразу почувствовал хватку хирурга»,— вспоминал начальник станции, когда заочно знакомил меня со своим врачом.

В дальнем углу от нас сидел Петр Полянский, радист станции, крупный блондин. Он привлек мое внимание какой-то особой раскованностью. Я не слышал его слов, но, судя по тому, что в его окружении то и дело раздавались взрывы хохота, он рассказывал о чем-то необыкновенном. В свои двадцать восемь лет он уже зимовал на станции «Восток», на СП, не один сезон проработал в высокоширотной экспедиции, даже был награжден орденом Трудового Красного Знамени...

Но как бы ребята сейчас ни бодрились, на их лицах лежала печать усталости. И кем бы они ни были: инженерами, кандидатами наук или просто новоиспеченными специалистами, пока они только и знали, что грузили, разгружали, сколачивали и собирали домики, рубили во льду холодильник... А жизнь на льдине, существующие организационные неурядицы диктовали свои условия. Вот они летели из Ленинграда, пересаживались с самолета на самолет, мытарились, ждали, где-то застревали — помогали открывать станцию. Наконец, высадились на льдину, на которой никто еще не топтался, никто не ходил, казалось бы, надо начать и делать свое дело. И вдруг не все идет по задуманной схеме, не так быстро, как хотелось бы. Часть людей еще в Черском, часть на Жохове, некоторые еще в Ленинграде; грузы тоже разбросаны — на «подскоке», на льду Колымы, на островной базе... И сейчас, глядя на этих молодых и ершистых парней, видя на их лицах тень озабоченности, мне казалось, что у всех сидящих за столом одно желание: скорее бы закончились завозы грузов, продовольствия, топлива, жилых домов. Развернуть бы станцию полностью, начать наблюдения — неважно, готовы ли они полностью к работе или нет. Важно другое — все на льдине. Поставили мачту, подняли флаг. Первая метеосводка ушла. Станция открыта.

Вроде бы грустно должно быть, когда и самолеты улетели, и единственная нить, связывающая с материком,— радио. Но я знаю, большинство полярников воспринимают это обстоятельство с большим вздохом облегчения. Дальше, все остальное — их забота: испортится ли что-то, замкнет ли где-то, заторосит или поломает...

Почему-то именно за столом я вспомнил, что у ребят был другой лихой период. Ходили, снимались на телевидении, выступали в газетах, ездили в Москву... Помню, будучи в Институте Арктики и Антарктики, слышал реплики: «Не пора ли кончить эту шумиху?» И вдруг сейчас мне захотелось спросить об этом у Чернышева...