Журнал «Вокруг Света» № 10 за 2004 год (2769)
Шрифт:
Дурен, священник из Альфтера, в письме к графу Вернеру фон Сальму так описывал ведовские преследования в Бонне начала XVII века: «Кажется, вовлечено полгорода: профессора, студенты, пасторы, каноники, викарии и монахи уже арестованы и сожжены… Канцлер с супругой и жена его личного секретаря уже схвачены и казнены. На Рождество Пресвятой Богородицы казнили воспитанницу князя-епископа, девятнадцатилетнюю девушку, известную своей набожностью и благочестием… Трех-четырехлетних детей объявляли любовниками Дьявола. Сжигали студентов и мальчиков благородного происхождения 9—14 лет. В заключение скажу, что дела находятся в таком ужасном состоянии, что никто не знает, с кем можно говорить и сотрудничать».
Преследование ведьм в Германии достигло высшей точки во время Тридцатилетней войны 1618—1648
Была еще одна причина того, что процессы стали массовыми – передача дел о колдовстве из церковных судов в светские ставила охоту в прямую зависимость от настроений и амбиций местных правителей. И если некоторые из них не допускали разгула процессов, то другие всячески их поощряли и даже сами выступали в числе рьяных охотников за ведьмами. Эпицентр массовых ведовских процессов был либо в отдаленных провинциях крупных государств, либо там, где центральная власть была слабой. В централизованных государствах с развитой административной структурой, например во Франции, охота на ведьм велась менее интенсивно, чем в государствах слабых и раздробленных. Иногда центральная власть сама начинала процессы, как в Испании, но они никогда не смогли бы достичь такого размаха без поддержки местной элиты.
Однако политические факторы сами по себе вряд ли сыграли бы решающую роль, если бы не сопутствующие обстоятельства. Судебные процессы против ведьм распространялись волнами, тесно связанными с кризисными явлениями – неурожаями, войнами, эпидемиями чумы и сифилиса, которые порождали отчаяние и панику и усиливали склонность людей искать тайную причину несчастий. По мнению историков, в конце XVI века число процессов резко выросло из-за демографического и экономического кризисов. Увеличение численности населения и долговременное ухудшение климата в течение этого столетия наряду с притоком серебра из американских колоний привели к революции цен, голоду и росту социальной напряженности.
Психологи утверждают, что в ситуации стресса, экономической нестабильности, социального и идеологического кризиса может возникать так называемый архаический синдром – интеллектуальный регресс, когда человек или общество оказываются в странном мире оживших призраков и материализованных фобий. Страх усыпляет разум, а сон разума, по выражению Гойи, рождает чудовищ. В такой ситуации естественный способ устранения страха и паники – порождение образа «внутреннего врага», чтобы, изгнав его, символически изгнать причину страха.
Мало найдется на Земле людей, убежденных в том, что происходящие лично с ними события случайны. Пытаясь понять причины случившегося, человек редко довольствуется очевидным и ищет его тайные пружины. Даже самое обыденное событие, в котором, казалось бы, сложно увидеть мистику, взывает к осмыслению. Споткнулся человек о ступеньку и разбил, например, нос – почему именно я? Почему сейчас? К чему бы это? Способы осмысления могут быть самыми разными – это зависит и от культурной традиции, и от индивидуальной фантазии: ребенок в отместку ударит обидевший его предмет, хиппи подумает об «астральном нападении», а Аполлинария Михайловна припомнит соседку – видать, сглазила, позавидовала новым туфлям.
Представление о том, что мистической причиной несчастья может быть обида или зависть соплеменника, характерно для всех человеческих обществ, за исключением разве что пигмеев в тропических лесах Африки и некоторых других групп охотников-собирателей, ведущих подобный же полукочевой образ жизни – они живут слишком малыми группами, чтобы позволить себе внутригрупповую вражду и подозрения в колдовстве. Их мифология гуманна – несчастья приписываются злым духам или душам предков. Как только возникает конфликт, пигмей может уйти из группы и присоединиться к другой. К тому же они периодически проводят специальные трансовые ритуалы «изгнания зла». По всей видимости, пигмеи подписались бы под известным выражением Сартра «ад – внутри нас». В более многочисленных, но все же небольших сообществах, где конкуренция, зависть и вражда не смягчены простой заботой о выживании и гуманной мифологией, зло часто персонифицирует член общины – не такой, как все, слишком слабый или слишком сильный. Здесь тоже есть ритуалы изгнания зла, но не из тела человека, а из социального тела – изгнания «козла отпущения» из общины. Это так называемое «базовое» колдовство, в изобилии обнаруженное антропологами в племенных обществах Африки и Азии. В его основе лежит психологический механизм переноса ответственности или вины на другого человека и проекции на него собственных враждебных чувств.
Когда нет государственных институтов, подобные представления и практики оказываются средством общественного управления, выполняют важные функции – социального контроля, утверждения моральных ценностей, сплочения группы, наказания нарушителей. Думать и действовать в терминах колдовства – способ борьбы с невзгодами: обвинения кристаллизуют и тем самым ослабляют множество тревог и сомнений, а изгнание персонифицированного зла разрешает конфликт, утверждает границы и внутреннюю сплоченность общины. Антропологи полагают, что с этой точки зрения колдовские представления – вполне рациональная стратегия решения проблем. С ее помощью можно объяснить несчастье иначе, чем случайностью или собственной ошибкой. Угроза обвинений в колдовстве держит потенциальных возмутителей спокойствия под контролем, заставляет беречь репутацию, не говорить лишнего, не нарушать социальные нормы, не позволяет становиться слишком богатыми за счет соседей. Страх колдовства даже играет полезную роль – заставляет быть осторожнее и внимательнее со стариками, нищими, соседями.
Однако антропологическая теория колдовства не очень хорошо подходит для объяснения официальных ведовских процессов в христианской Европе – здесь они были не социальным институтом, выполнявшим важные функции, а, скорее, показателем расстройства социальной системы.
Для того чтобы ученые рассуждения о колдовстве и ведьмах вылились в массовые преследования в Европе, понадобилось около 100 лет. Не одно поколение дворян выросло в окружении книг и гравюр, слухов и мнений о врагах рода человеческого, вездесущих, как мухи. И к середине XVI века появилось достаточное число рьяных охотников из светской молодежи, убежденных в серьезной опасности ведьм для общества.
В представлении крестьян ведьмы не были связаны между собой, поэтому, например, вред, нанесенный одной, могла исправить другая. Демонологи же, а вслед за ними и охотники-практики сделали следующий логический шаг: раз ведьмы – враги общества, значит, они составляют нечто вроде антиобщества, тайной организации, плетущей хитроумный дьявольский заговор. Поэтому каждая из них опасна вдвойне, и ни уживаться с ними, ни миловать их нельзя. По всей видимости, именно наложение простонародной и ученой традиций привело к тому, что ведьму стали воспринимать не как человека, а, подобно инопланетному существу из фантастических фильмов, как Нечто, которое поместили в человеческую оболочку. И чем более знаком и близок был этот человек, тем больше ужаса и отвращения вызывал он после того, как его «подменили». В мире, где человек – скорее душа, чем тело, пакт с дьяволом приводит к появлению людей враждебной сущности в человеческом облике. Полеты на шабаш, оборотничество и прочие необычные способности ведьм подчеркивают эту их нечеловеческую природу. Все тайные страхи и подавленные желания, несовместимые идеи, ведущие к раздвоению образа близкого человека, отразились в этой кошмарной фантазии. Признания под пытками, ответы на изощренные вопросы инквизиторов только подтверждали это видение. Казнь ведьмы не была для палачей и большинства ротозеев человеческой смертью, она была освобождением мира от еще одного врага.