Журнал «Вокруг Света» №10 за 2008 год
Шрифт:
140 000 евро (почти как за новый) просят сегодня за этот Aston Martin DB2 1952 года с двигателем в 125 л. с. и двойным карбюратором под капотом
Полукольцо ближе к центру находилось когда-то под открытым небом: паровозы пересекали его по радиально проложенным рельсам, направляясь из ремонтных секторов к поворотному кругу. Теперь рельсы, конечно, убрали, а сверху возвели гигантский прозрачный купол. Тут и стоят автомобили в ожидании новых хозяев. Первые Aston Martin, Ferrari, Triumph, Rolls-Royce, Bentley… За каждым из них — своя уникальная биография. Вот, например, экземпляр Porsche, победивший в свое время в Mille Miglia, а вот машина, возившая некую коронованную особу. Сотни и сотни экспонатов поражают воображение, а порой заставляют гадать: как этим устройством управлять? Ведь в начале века не все сводилось к рулю и паре-тройке педалей. Были и непонятного назначения рычаги и рычажочки в самых неожиданных местах — тогдашние системы не умели сами готовить топливную смесь нужного состава, и водитель должен был выполнять роль контроллера, обедняя или обогащая ее, увеличивая или уменьшая эффективность системы охлаждения, да мало ли что еще! Не прост оказывался и выбор смазки — современных материалов для уплотнителей тогда еще не изобрели, и нынешние масла просто утекли бы на дорогу.
Поэтому здесь для эксплуатации приобретенного автомобиля вам предложат специальные жидкости, изготовленные по старым рецептам — их в обычных автомагазинах не бывает. Да и с бензином, надо думать, помогут: ведь современный АИ-92 и даже А-80 быстро загубят восстановленный с таким трудом двигатель!
Приходить на Харффштрассе, 110а в «Майленверк» (кстати, есть еще два «Майленверка» — в Берлине и Штутгарте), конечно, стоит на весь день, за два часа можно лишь бегло осмотреть экспозицию. Эмоции и восторг куда быстрее вызывают чувство голода, чем тоска и скука, но организаторы этого необычного музея-салона и об этом позаботились. В центре, где раньше располагался поворотный круг, теперь высится двухэтажный ресторан с отменной кухней и стеклянными стенами: так что удастся ни на секунду не терять из виду ни лобстера на своей тарелке, ни вот тот красный Triumph справа или Ferrari слева.
Фото автора
Алексей Воробьев-Обухов
Как это было в Эрфурте
Фото: RDA/VOSTOCK PHOTO
Что бы ни говорили скептики о роли личности в истории, а мировая политика сильно зависит от взаимного расположения ее главных фигур, от их характеров, способностей, трезвомыслия, обходительности, от того, кто из них сможет очаровать или обмануть другого. Ну а сделать это, понятно, можно лишь при личных встречах. Ровно 200 лет назад, осенью 1808 года, случилось знаменательное событие, можно сказать, предвосхитившее нынешние регулярные встречи лидеров «Большой восьмерки». Главы могущественных держав — император французов Наполеон I и император российский Александр I — по предварительной договоренности и после долгой дипломатической подготовки специально встретились, чтобы решить грядущую судьбу Европы. Впрочем, вышло так, что решилась она не на официальных переговорах, а за их кулисами.
Эрфурт был избран местом Европейского конгресса в известной мере случайно. Когда в Париже однажды зашла речь о том, где могла бы состояться франко-российская встреча в верхах, Наполеон со свойственной ему быстротой в решении задач любой сложности, не колеблясь, вдруг указал на главный город Тюрингии. Почему? Он просто бросил взгляд на дорожную карту Европы и, не прибегая к точным расчетам, на глаз оценил: Эрфурт лежит как раз на полпути между Парижем и Петербургом .
Сказано — сделано: уже 1 февраля 1808 года официальное письмо с предложением приехать к этому месту свидания попало на стол царю. Правда, кое-кому при российском дворе казалось, что соглашаться на встречу в Эрфурте государю не совсем прилично, поскольку еще со времен франко-прусской войны 1806 года город оккупирован французскими войсками, но, очевидно, Александру это не показалось особенно важным. К тому же таким образом появлялся приятный предлог и возможность посетить по дороге Веймар, где жила — замужем за принцем Карлом Фридрихом Саксен-Веймарским — любимая сестра государя, великая княгиня Мария Павловна.
Между прочим, импульсивный Наполеон потом какое-то время сожалел, что ему самому не пришло в голову остановить выбор именно на этом последнем городе, где, в отличие от Эрфурта, ему приходилось и раньше бывать. «Несмотря на все уже предпринятые шаги, боюсь, что в Эрфурте будет не вполне удобно, — пишет он своему послу в Петербурге Арману де Коленкуру еще 7 сентября (!) 1808-го. — Может быть, было бы лучше, если бы предпочли Веймар. Там великолепный замок... Тем не менее в Эрфурте все будет готово».
Уже 14 сентября Коленкур получает новую депешу — в Эрфурте находится генерал Никола Шарль Удино, специально назначенный туда комендантом, кроме того, часть придворного штата тоже уже там, министр иностранных дел Жан Батист Шампаньи, герцог Кадорский выезжает 18-го; сам император собирается покинуть Париж 20-го. Французы явно спешили.
Александр I (1777— 1825), с 1801 года — российский император. Портрет написан после вступления союзных войск в Париж в 1814-м Франсуа Жераром. Ныне хранится в замке Мальмезон. Фото: FOTOBANK.COM/THE BRIDGEMAN ART LIBRARY
«Кумир уже шатается?»
Что изначально побудило Наполеона назначить встречу и что заставило Александра не отказываться от нее? Как всегда в ту эпоху — война, которая снова ощущалась в воздухе. После поражения Четвертой антифранцузской коалиции в 1806—1807 годах вновь стала поднимать против корсиканца голову Австрия, не принимавшая в ней участие. Как всегда щедрые английские субсидии помогли ей за три года оправиться от Аустерлица. Уже весной 1808-го у Наполеона имелись неопровержимые доказательства, что австрийское перевооружение представляет опасность как для Франции, так и для ее союзников в Германии . 15 августа, в свой день рождения, давая аудиенцию дипломатическому корпусу в Сен-Клу, император французов заявил послу Франца II графу Клеменцу фон Меттерниху энергичный протест — и был весьма разочарован, что находившийся при том российский посол Петр Толстой не проронил ни слова в поддержку его обвинений.
Очевидно, это обстоятельство и уверило Наполеона в том, что невозможно полагаться на обычные дипломатические каналы и без личного свидания с Александром не обойтись. Тем более что из донесений Коленкура он знал: царь вроде бы подтверждает свою решимость поддерживать Францию в требовании прекратить австрийские приготовления. Правда, с различными оговорками, но, обсуждая уже предстоящую встречу в Эрфурте, Александр I заявил послу: «Это произведет должное впечатление».
Впрочем, у российского государя, конечно, имелись и собственные основания, чтобы отправиться в Эрфурт. В частности, его беспокоила конечная судьба Пруссии. Дело в том, что как раз накануне подписания давно заготовленной Конвенции, существенно облегчавшей положение оккупированной страны, в руки Наполеона попало письмо прусского министра, барона Фридриха Карла фом унд цум Штейна. В нем черным по белому значилось: побежденное королевство стремится к временному союзу с Францией, только чтобы получить передышку и потом жестоко отомстить за 1806 год. Наполеон опубликовал это письмо во всех подконтрольных ему газетах 9 сентября 1808-го — с собственными беспощадными комментариями. Шансов договориться напрямую с «узурпатором» у неосторожных пруссаков не осталось. В общем, Александр, любивший пощеголять рыцарским поведением, в том числе перед самим собой, чувствовал себя обязанным заступиться за венценосного брата Фридриха Вильгельма. И отправился-таки на решающие переговоры с «заклятым союзником», как ни отговаривали его все вокруг. Не сыграло роли даже пространное письмо, адресованное ему матерью за неделю до отъезда. Императрица писала, что, по ее мнению, Александра помимо его воли увлекают в это путешествие, с тем чтобы «при помощи коварных уловок побудить его принять участие в новой войне», заранее «снимая, таким образом, все преграды на пути Наполеона, когда тот вознамерился бы начать войну с Россией». Более того, императрица подозревала, что Наполеон, вообще, завлекает ее сына в Эрфурт, чтобы пленить и принудить отречься, как он поступил с Фердинандом и Карлом Испанскими… Ответил Александр родительнице весьма примечательным образом. Он, по сути, откровенно представил ей внешнеполитическую линию, принятую им в период между Тильзитом и Эрфуртом. «Надобно, — писал государь, — чтобы Франция могла и далее оставаться в уверенности, что политические ее интересы могут соединяться с таковыми же России». Царь считал совершенно необходимым убедить своего французского союзника, что российская империя «с готовностью примкнула к его интересам», в то время как на самом деле она сделала это по сугубо тактическим соображениям.
В середине сентября Александр в сопровождении брата — великого князя Константина, министра иностранных дел графа Румянцева, генерала князя Волконского, обер-прокурора Синода Александра Голицына и генерал-адъютантов выехал из столицы. По дороге русская делегация нигде особенно не задерживалась — только на несколько дней в Кёнигсберге, где в ожидании позволения переехать в Берлин скучала прусская королевская семья. Утешив Фридриха Вильгельма и его супругу Луизу, царь устремился прямо в «объятия» маршала Жана Ланна. Прославленному храбрецу было поручено встретить дружественного монарха на границе недавно образованного Великого герцогства Варшавского и сопровождать к месту назначения. У сестры в Веймаре царю удалось провести только несколько часов.
Что касается его грозного визави, то тот, вопреки изначальной диспозиции, 20 сентября еще находился в загородной резиденции Сен-Клу близ Парижа и даже присутствовал там на заседании Государственного совета. Только 22-го в 5.00 утра Наполеон отправился в путь со свойственной ему стремительностью. И вот в 9.00 26-го он уже «влетает» в Эрфурт, сопровождаемый одним только начальником своего штаба маршалом Луи Александром Бертье.
Да здравствуют императоры!
Несмотря на стремительность передвижений императора французов, магистрат успел встретить его у старинных ворот с символическими ключами от города. По обычаю того времени на пути следования Наполеона вознамерились выстроить небольшие триумфальные арки, но тот запретил — не надо, мол, оказывать ему таких почестей, какие не будут оказаны славному союзнику.