Журнал «Вокруг Света» №11 за 1979 год
Шрифт:
— А почему не здесь, в Нандрау?
— Если ты выпил с человеком янггону, он уже не вправе тебя сам убить.
Я вспоминаю рассказ Филимони, слушая, как бормотание мужчин перерастает в гневные выкрики, а между тем глаза мои за запотевшими стеклами очков прыгают с пышной шевелюры сына вождя на старую чашу, служившую этому племени столько лет.
— На что они так сердятся?
— А-а-а, этого требует обычай. Не обращай внимания. Они кричат на варщика янггоны, чтобы тот поторапливался.
Вскоре появляется молодой человек. В руках у него корни янггоны, растения из семейства перца. Он начинает отбивать серые, в клубеньках корни длиной около полуметра о большой плоский камень, а затем принимается их мять. После этих процедур корни становятся
Всякий раз, когда корни появляются над краем чаши, пять человек, сидящих сзади, хлопают в ладоши. В остальное время они заняты «меке», песней в мою честь, добавляя к ней все новые слова по мере того, как в котле начинается брожение. Куми старается мне переводить, но не всегда успевает, так как один из исполнителей то и дело ползает на четвереньках по циновке от хора к Куми, чтобы пополнить меке сведениями о незнакомом белом вожде.
В переводе песня звучит примерно так:
— О-о-о... мы с радостью поем о незнакомом вожде... о-о-о... в запотевших очках... о нем, который приехал из далекой страны Ден (наверняка, Дания)... О-о-о... мы надеемся, что ему больше понравится янггона, которую мы варим для него, чем... о-о-о... безобидные комарики, которые, как и мы, стараются с ним познакомиться (в это время я тщетно стараюсь отогнать от лица полчища комаров). Мы знаем, что его мана... о-о-о... велика... мы хотим сделать ему подарок...
— Похлопай в ладоши шесть раз! — кричит Куми, стараясь заглушить шум. Певцы смолкают, прежде чем я кончаю хлопать.
— О-о-о... великий вождь не принес с собой попопопо?.. О-о-о... мы могли бы еще лучше оценить его силу и его ману... о-о-о...
— Что такое попопопо? — спрашиваю я Куми.
— Складной орган, который можно принести в мешке.
К сожалению, я должен огорчить островитян. У меня для них много подарков: ножи, платки, две цветные фотографии королевы Елизаветы, но прихватить с собой переносной орган мне не подсказала самая буйная фантазия, Куми полагает, что его можно купить фунтов за 5—6, и так как мне хочется сохранить со своими хозяевами самые добрые отношения, то я прошу его узнать, не могу ли вручить эти деньги Филимони, чтобы тот захватил орган с собой, когда в следующий раз придет в деревню.
Куми с большим воодушевлением передал это предложение. В его устах оно звучит как настоящий гимн.
— Мана... мана... о-о-о... мы счастливы... мы целыми днями будем играть на попопопо вождя в запотевших очках и вспоминать его чудесный приезд... о-о-о... мана... мана...
Тем временем янггона уже готова к употреблению. Молодой варщик обеими руками хлопает по красновато-коричневой массе, точно ребенок, который плещется в ванночке. Наступил великий момент.
Матанивануоен, представитель вождя, буквально вползает на меня и протягивает мне «било» — небольшую деревянную чашу, которая с этой минуты становится моей собственностью. Чужеземец не может пить из того же сосуда, что остальные, и никто не смеет поднимать голову выше, чем он. И когда я, на мгновение забывшись, сползаю с вороха циновок, чтобы взять било, то, к своему изумлению, обнаруживаю, что почти все люди тотчас ложатся на живот. Куми мигом подлетает ко мне и строгим голосом предлагает взобраться на мокемоке и вообще вести себя как подобает воспитанному человеку.
Варщик по имени Лосе подползает ко мне и наполняет мой било до краев. Я знаю, что мне следует осушить чашу единым глотком. При этом я должен громко хлюпать, а затем с явным удовольствием облизаться. Выхода у меня нет. Я подношу чашу к губам, запрокидываю голову и быстро заглатываю содержимое. Не так уж плохо. Когда я согласно обычаю швыряю било на циновку, во рту еще остается слабый привкус варева, напоминающего лакрицу. Я демонстративно облизываю губы.
— О-о-о... мана... о-о-о... мана! Он пустой, он пустой! — восклицают собравшиеся,
В течение вечера и ночи предстоит опорожнить еще немало било, но янггона не содержит алкоголя, так что торжественная, но сердечная атмосфера не претерпевает изменений. Все мы выполняем церемонию три раза. Затем следуют хлопки в ладоши и новое пение меке. Старый вождь оказался весьма разговорчивым. Куми должен переводить, но ему почти не удается вставить словечко. Это признак того, что нам наконец дадут что-нибудь поесть. У нас во рту не было ни крошки с утра, когда мы отправились в путь, так что я буквально умираю с голоду и надеюсь, что таро и плоды хлебного дерева скоро будут готовы. Но это требует времени. К тому же от дополнительных двух очагов в хижине почти нечем дышать. Но вот пища наконец готова. Сначала в величественном одиночестве ем я, затем вождь, после него проводник Филимони, Куми и все мужчины племени. На остатки набрасывается целый рой женщин и детей. Торжественная церемония окончена, но никто и не собирается уходить, чтобы дать нам хоть немного отдохнуть. Я валюсь с ног от усталости, и когда стрелки часов приближаются к четырем утра, потихоньку спрашиваю Куми, нельзя ли перейти в другую хижину и соснуть.
— Но твое место здесь... в доме вождя. Ложись в постель, друг!
— А это не нарушит обычай?
— Наоборот, от тебя только этого и ждут. Никто не сможет уйти, пока ты не ляжешь.
— Где я могу лечь и где мне раздеться?
— Спать ты будешь на мокемоке. Для чего же, по-твоему, они его постелили?
— Можно мне выйти, чтобы переодеться?
— Это обидело бы наших друзей...
«Следуй обычаю или беги из страны», — гласит одно из важнейших правил, которое каждый путешественник должен зарубить себе на носу. Я следую этому призыву и на этот раз: на глазах у всех переодеваюсь в новенькую пижаму — я приобрел ее второпях две недели назад у одного торговца-китайца в городке Нанди. Выбора там не было, все мужские пижамы были либо отделаны шнурами наподобие мундира венгерского гусара, либо украшены ярким изображением дракона на спине. Я остановил свой выбор на черном драконе из искусственного шелка. Во время ритуала в Нандрау он привлек к себе такое внимание, что все племя — мужчины, женщины и дети — выстроилось в очередь, чтобы пройти мимо мокемоке и полюбоваться моим облачением. Уже после того, как я улегся, ко мне на коленях подполз вождь и спросил, не буду ли я так добр снова подняться и повернуться спиной, потому что одна старушка из дальней хижины пришла специально для того, чтобы взглянуть на черного дракона.
Под монотонные звуки меке, которая, насколько я мог понять, на сей раз была посвящена моей пижаме, я вступил в единоборство с комарами и другими малоприятными существами, а тем временем меня то и дело обнюхивали собаки и какая-то клуша прыгала мне на живот. Стремясь выказать мне свое дружелюбие, люди подкладывают топливо в очаги у моего изголовья и ног.
...Первые проблески дня освещают раскинувшуюся передо мной деревушку с ее высокими хижинами — клетушками из жердей и циновок. Именно так меланезийцы строили свои жилища во все времена, когда жили на этих островах, и вы не найдете среди здешних строений и намека на безобразное рифленое железо. Изучив деревянный каркас, я не обнаружил в нем гвоздей, жерди были связаны лиановыми веревками, циновки крепились к стенам, как паруса, а пальмовые ветки, которые здесь кладут на крышу по древнему образцу, способны выдержать напор бури, если таковая обрушится на деревеньку.
Насколько хватает глаз — от зеленого травяного ковра в деревне вплоть до гор и ущелий, — вся земля принадлежит племени нандрау. Каждая деревня располагает большой территорией, здесь хватает травы для скота, а часть земли можно возделывать, если имеются рабочая сила и желание. Свежая питьевая вода также не составляет проблемы — всюду множество полноводных речек. Кругом растут таро, хлебное дерево, апельсины, гуава, яблоки. Все, что посажено, произрастает в таком изобилии, какого не сыщешь в других местах.