Журнал «Вокруг Света» №11 за 1980 год
Шрифт:
— Потому для музеев да выставков мало чего осталось, — явно сожалеет она. — А теперь у нас все по старому. Все-о-о по-старому.
— Что — по-старому?
— Опять добра много. Хочите — хочь кипятильник возьмите, хочь стиральную машину. Еще-о-о купим.
Последние слова относятся к моим спутницам — научным сотрудникам Старочеркасского историко-архитектурного музея заповедника казачьего быта Татьяне Синельниковой и Лидии Жуковой Елена Харлампьевна очень удивлена, что ступки старинные они «подбирают», а стиральной машиной не интересуются — «она ж вантажнее».
Бин-Эвле, путешествие на пароходе до Туапсе , переезд сюда, в Ставропольский край, этот поселок «Кумекая долина» да, пожалуй, соседний — винсовхоза «Левокумский», где тоже живут некрасовцы, — вот и вся география, все, что видели в жизни эти старушки.
— По одним праздникам мы к ним в церьковь ездим, по другим — они к нам. Мы ведь в церьковь ходим, молимси, — Златова понижает голос, будто о чем-то секретном говорит, — за Расею молимси!
— А за кого ж нам ишо молиться, — со вздохом добавляет кто-то. — Сызмальства так приучены...
— «У нас на Донусеку не ткут, не прядут, пашенку не пашут, калачи едят», — тонким дребезжащим голоском затягивает одна из старух.
— Лида, завтра к кумовьям приедем, напоешьси, — обрывают ее соседки.
Та спешно рот рукой прикрывает:
— Петь-то нельзя" Пост ведь! Стара стала. Грех! Ой, грех!
— Она у нас всегда такая... словохотная, — как бы извиняются за нее подружки.
«Кумовья» — жители соседнего поселка. Дело здесь не в родстве: «Левокумский», «Кумекая долина» — слишком длинно и сложно.
Пост, внучата, поездки на совхозных автобусах к кумовьям — вот круг забот этих женщин. О жизни в Турции они вспоминают редко, говорят о ней неохотно.
— Мы с турками не ворожили. Там хорошо, а здесь еще лучше.
— Все нам государство поделало — и дома, и пензию.
— По глотку хорошо живем!
— Кабы годков скинуть, так чего не жить. Молодые были — ведра легкие были, ноне постарели — и они потяжельше стали.
Так лениво течет беседа под привычный деревенский аккомпанемент: где-то звякнул подойник, раз-другой брехнула собака и, конечно, шумят-трещат мотороллеры. Молодежь, пролетая мимо нас, удивленно оглядывается: и чего интересного для городских в этих старухах? О чем с ними говорить? Молодых некрасовцев не отличить от местных, коренных: они или здесь родились, или уж не помнят, как жили «во Туретчине». А хочется узнать, как решились на переезд люди, прожившие большую часть жизни на чужбине, что испытывали здесь в первое время, как пообвыкли. Потому и сидим со старушками и ведем эту неспешную беседу.
— Чего поехали? А время тако пришло — и сюда поехали.
— Круг сказал
— Это у казаков спросите. Они вырешили...
Захару Семенычу Милушкину за восемьдесят. Он явно польщен, что гости постучали к нему. Перво-наперво не без торжественности вручает «музейщикам» подарки. Потом ведет показывать дом, которым явно гордится: «Дом знатный, степенный». Потом усаживает за стол, угощает виноградом: «У нас здесь с него лучшее вино совхоз делает, саперавчик, можа, знаете?»
Постепенно дом заполняется соседями. Говорят о пустяках, шутят, но серьезный разговор назрел, его ждут. Нужно бросить зерно, из которого прорастет эта беседа.
— Бабы говорят, что там — хорошо, а здесь еще лучше...
Замолкли казаки. Первое слово должен сказать хозяин.
— Бога гневить нечего: и там жили, и здесь живем.
«Там» Захар Семеныч рыбалил. Теперь на пенсии, но ив совхозе на виноградниках потрудился.
— Только опять же скажу: не без разницы. Там я себе в дом работал, и никому вроде дела нет, какой я трудяга. А здесь — на всех и, значит, все на виду. Мы как приехали, так в работу вгрызлись. И, почитай, сразу на доску на карточках попали.
Теперь уже говорят все разом:
— Известно, кто работу любит...
— У кумовьев батюшка в совхозе работает. А служит — в свободное время, вроде по совмещению.
— Там «работу — подай», тут «работу — дай»...
— По трудам каждому...
— Как приехали, нас все здесь вопрошали: где, мол, лучше? — говорит Иван Яковлевич Никулушкин. — А было б здесь и хуже, в гостях век сидеть не будешь...
— Однако два с половиной века просидели, — замечает кто-то:
О нас, кажется, забыли.
— По завету Игнатову вернулись! — хлопает рукой по столу хозяин. — Как с царем здесь покончили, так и вернулись.
Тут уж мы удивились:
— Так с царем за сорок пять лет до того покончили!
— Слыхали. Знаем. Много тогда русских в Турцию наехало. Разно гутарили: будто царь на время уехал, вроде как отпуск взял. А нам нужно — наверняка. Чтоб совсем его не было!
И когда отговорились, умолкли, раздался вдруг голос Ивана Яковлевича Никулушкина:
— Некрасов бы вернулся, посмотрел...
— Триста лет не проживешь, — вздохнул кто-то в углу.
Никулушкин пошел проводить нас, В темноте на небе сияли громадные южные звезды.
— В этих местах почти Некрасова порешили. А какой человек был! Красавец — статный, чернобровый, взгляд — что у орла...
— Портретов его не осталось?
— Портреты нам не заповеданы были, — строго ответил Захар Семеныч.
— Откуда же известно и про взгляд, и про красоту?
— По потомству идет. Портрет в сердце носить надо.
Хотелось мне еще поговорить по душам с бывшим домовитым. Два десятка лет — не срок для изменения психологии собственника...
Познакомился я с таким человеком в первый же день, виделся с ним постоянно, но вот откровенного разговора не получалось. Только в канун отъезда, когда пришел прощаться, вышли мы на улицу, прошли на пригорок, присели на порыжевшую травку и здесь — пошло-поехало.
Старшие дети разлетелись: дочь подалась на Дон, сынишка — в Донбасс. Говорил он с обидой.