Журнал «Вокруг Света» №11 за 1980 год
Шрифт:
Как выходил же, а он, князь-бояр...
Песня льется в окно вместе со свежестью кубанского вечера. И действует она живительно, как ветерок в степи. Надо бы встать с узкой гостиничной койки, записать древнюю казачью песню; может, неизвестна она специалистам, но нет сил...
Этим ощущением — прохлады и покоя, навеянного будто забытыми в житейской суете строками, закончился для меня первый день путешествия во времени на двести семьдесят лет назад.
...Старики уверяют, что все началось с печати. Большой круглой печати Войска Донского. Видел я эту печать в Новочеркасском музее истории донского казачества. Изображен на ней гордый олень, раненный в спину казацкой стрелою. Исстари скрепляли ею казацкие грамоты: присяги на верность царям, напоминания им о дарованных казакам вольностях.
До сих пор остались в нашем языке слова «вольный казак», «казацкая вольница». А откуда пошла эта вольница в холопской России? Казак в прошлом тот же мужик, но от «хороших», послушных помещику мужиков отличался гордым нравом, нежеланием подчиняться господской прихоти — и при неизбежных столкновениях с властью бежал. Сколько таких беглых — тверских, тульских, рязанских — погибло, сколько замучено — кто знает? Удачливые пробирались на Дон, брались за оружие, чтобы при необходимости защитить обретенную свободу. Воевать против таких «оголтелых» государям было не с руки — далеконько Дон от стольного града Москвы, растянется войско, нужное здесь, дома, для отражения атак иноземцев, да и чем закончится такая война: неужто пойдут эти «разбойники» снова под ярмо?.. И тогда заключили с казаками договор: выбирают они сами себе старшин, атаманов, но служат государю российскому. Цари обязались поставлять им оружие и пропитание, казаки — защищать границы Отечества. Скрепили тот договор печатями: большой царской и созданного Войска Донского — той самой, с гордым оленем.
Выгоден был для царей договор с казаками, но и смириться с существованием вольницы было нелегко. И по мере усиления государства потихоньку, исподволь урезались свободы казачества. Вот и Петр I после поездки на Дон повелел казакам сменить печать: приказал вырезать на ней пьяного казака, сидящего на бочке из-под выпитого им вина в чем мать родила, лишь при нательном кресте да с ружьем и обнаженной саблей в руках: казак, мол, может пропить все до креста, но с оружием не расстанется... Говорят, будто видел государь такого казачка в своем путешествии.
Долго гадала казацкая старшина: по форме вроде бы все и верно, и выпить казачки могут, и оружия не отдадут, а все же зазорно как-то. И решили: не менять печати!
Но Петр заставил их это сделать. И постыдная печать, оскорбляющая вольных людей, ложилась на бумаги, как пощечина всему казачеству. С этого и пошла по Дону смута, утверждают старые казаки.
Как во всякой красивой легенде, здесь полуправда. Нет, не с печати начались распри Московии с Доном. Петр I отлично помнил, как по указу его отца, «тишайшего» царя Алексея Михайловича, четвертовали на Красной площади донского атамана Степана Тимофеевича Разина... И наверняка не раз обсуждал Петр со своими советниками «казацкий вопрос». Бегут крепостные на Дон, и чем больше реформ, тем больше побегов — а ведь на крестьянском хребте тянет Петр Россию в Европу. Эдак все государство на Дон подастся! Но по бескрайним лесам и долам беглых не выловишь. И летит из Москвы царский указ: не принимать в донских землях новых людей.
...Давно уж не един Дон в своем стремлении к воле. Вот Фрол Минаев, кряжистый, стриженный в скобку богатый казак, соратник Степана Разина по его походам на Астрахань и Персию. На Москву с Разиным не пошел, откололся, бежал от своего друга. Потом сопровождал его в «железах» к царю, палачам с рук на руки передавал. Верный слуга царей московских, будущий атаман всего Войска Донского, сейчас, при обсуждении царевой грамоты, он жалуется и стонет
— Теперь у нас вольницы много, унимать нам их нельзя (то есть невозможно. — Авт.). Всем нам, старшинам, от голутьбы теперь стало тесно...
Не за себя говорит Минаев: всем нам, старшинам. И другие низовые казаки, то есть живущие в низовьях Дона на протяжении сотен лет, разбогатевшие еще за счет набегов на русские, персидские, татарские земли, а ныне весьма почтенные и степенные, хорошо помнят, как им за выдачу Стеньки Разина вышла прибавка царева жалованья в пятьсот четвертей хлеба и сто ведер вина. Рады бы они выполнить наказ государя, да вот беда: верховые, «домовитые», сравнительно недавно обретшие здесь родину и дом, нуждаются в пришлых. Ведь пока мужик казаком станет, он шею гнет в пользу тех же домовитых, обрабатывает их землю, пасет их скот. А кому из верховых не хочется потягаться с низовыми пусть не в родовитости, так хоть в богатстве? И как спорить низовым с Кондратом Булавиным, атаманом небольшого верхового городка Бахмута, если он к тому же и «над солеварами атаман»?..
Неохотно, со скрипом, принимает старшина решение, и каждый год идет в столицу отписка: «Памятных нет», нет в казачьих городках новых людей, поселившихся здесь на памяти коренных жителей.
...В 1707 году большой отряд под командой князя Василия Долгорукого приходит на Дон. Ведут себя здесь солдаты, по бесстрастному заключению историков, как оккупанты. Юрий Владимирович Долгорукий, брат командующего, зачитывает в Черкасске царский указ о сыске в донских землях «новопришлых (с 1695 года) с Руси всяких чинов людей».
Старшина спешит заверить Юрия Владимировича, что здесь, в низовьях, давным-давно никто не селится. Здесь народ верный, «казачья аристократия», а уж если «пошукать» новопришлых, то скорее не на Дону, а на притоках, в сравнительно новых казачьих районах — на Хопре, на Айдаре.
Юрий Долгорукий устремляется туда, но для старшины это еще не освобождение, а только передышка. Верного человека шлют из Черкасска в Бахмут; Булавин больше всех отстаивал беглых, он заварил кашу, теперь пусть расхлебывает. Ему обещана всяческая помощь и поддержка.
Осенней октябрьской ночью в Шульгинском городке на реке Айдар встречает Юрий Владимирович тех, кого ищет в отряде Кондрата Булавина много голытьбы. Встреча эта для князя кончается трагически: убит он, перебит его отряд.
Теперь старшина шлет в новую столицу Санкт-Петербург покаянные письма, говорит о бунте «вора Кондрашки», предлагает доставить его царю. Булавину отводится та же роль, что и Степану Разину: глядишь, царь не только простит их ложные грамотки, но и жалованье прибавит.
В мае 1708 года Булавин взял Черкасск. Голытьба желает «черкасских всех природных казаков побить и пожитки их разграбить». Булавин имеет свои счеты со старшинами — ведь они предали его. Он приказывает посадить «на чепь» верхушку казачества, а многих «лутчих людей» отправить с семьями в ссылку в верховья Дона.
Через два месяца после взятия Черкасска Булавин терпит поражение при Азове и вскоре после этого погибает... Во всех трудах по истории казачества говорится, что он застрелился. Но совсем недавно доказано, что по сговору с царем и «лутчими людьми» Булавина убили его приближенные.