Журнал «Вокруг Света» №11 за 1989 год
Шрифт:
Дела принимали неприятный оборот, поэтому я решил, что настало время для новой беседы. Мартинсу следовало многое объяснить.
Мы с ним сели по разные стороны стола, и я предложил ему сигарету. Мартинс выглядел замкнутым, но готовым к откровенности в известных пределах. На вопрос о Курце он, как мне показалось, и ответил не таясь. Потом я спросил его об Анне Шмидт и выяснил, что он был у нее после визита к Кулеру,— это заполнило один из пробелов. О докторе Винклере он рассказал довольно охотно.
— Где вас только не носило,—
— Да,— ответил Мартинс.— Вы не заметили того, что было у вас под носом.
— Чего же?
— Он был убит.
Это удивило меня: я носился было с версией самоубийства, но отверг ее напрочь.
— Продолжайте.
Мартинс старался не упоминать Коха и говорил о некоем очевидце несчастного случая. Рассказ из-за этого получился путаным, и я сперва не мог понять, почему Мартинс придает такое значение третьему.
— Да ведь он уклонился от дознания, а другие лгали, чтобы выгородить его.
— Ваш очевидец тоже уклонился — не вижу в этом ничего особенного. Если то был действительно несчастный случай, все необходимые сведения о нем мы получили. Зачем же причинять неприятности еще одному человеку? Возможно, жена считала, что его нет в городе; может, он находится в самовольной отлучке — иногда люди совершают запрещенные поездки в Вену из мест вроде Клаген-фурта. Соблазны большого города, чего бы они ни стоили...
— Это не все. Маленького человечка, который сказал мне о третьем, убили. Очевидно, он мог заметить еще что-то.
— Теперь ясно, о ком речь,— сказал я.— О Кохе.
— Да.
— Насколько нам известно, вы последний видели его живым.
Тут я учинил ему описанный выше допрос, выясняя, не следил ли за ним по пути к Коху кто-то более ловкий, чем мой человек.
— Австрийская полиция хочет навесить это убийство на вас,— поставил я в известность Мартинса.— Фрау Кох показала, что ее муж был очень взволнован вашим визитом. Кто еще знал о нем?
— Я рассказывал Кулеру,— ответил он.— Видимо, едва я ушел, он позвонил кому-то... может быть, третьему. Им нужно было заткнуть Коху рот.
— Когда вы разговаривали с Кулером, Кох был уже мертв. В тот вечер, услышав чей-то голос, он встал с постели, спустился...
— Что ж, это снимает с меня подозрения. Я был в отеле Захера.
— Лег он очень рано — после вашего ухода у него снова разыгралась мигрень. Поднялся вскоре после девяти. Вы вернулись в отель в половине десятого. Где были до тех пор?
— Бродил по городу, пытался разобраться во всем,— угрюмо ответил Мартинс.
— Можете чем-нибудь это подтвердить?
— Нет.
Мне хотелось припугнуть его, поэтому говорить, что за ним все время следили, не имело смысла. Я знал, что горло Коху перерезал не Мартинс, однако сомневался, что он так уж невиновен, как старается показать. Не всегда настоящий убийца тот, кто пускает в ход нож.
— Можно взять сигарету?
— Возьмите.
—
— Австрийская полиция...
— Опознания она не проводила.
— Едва вы ушли, Кулер позвонил мне.
— В таком случае, он не причастен. Иначе не стал бы сообщать вам о моем визите к нему... то есть к Коху.
— Кулер мог предположить, что вы человек разумный и, узнав о смерти Коха, сразу пойдете в полицию. Кстати, как вы узнали об убийстве?
Мартинс с готовностью рассказал, и я поверил. После этого я стал доверять ему полностью.
— Все-таки мне кажется, Кулер здесь ни при чем,— сказал он.— Готов чем угодно ручаться за его честность. Этот американец обладает истинным чувством долга.
— Да, он говорил об этом чувстве по телефону. Извинялся за него. Сказал, что быть воспитанным в духе гражданственности — несчастье. Что чувствует себя из-за этого педантом. Честно говоря, Кулер мне противен. Разумеется, ему невдомек, что я знаю о его делах с автопокрышками.
— Значит, он тоже занимался спекуляцией?
— Не особенно серьезной. Думаю, прикарманил тысяч двадцать пять долларов. Но я не добропорядочный гражданин. Пусть американцы сами смотрят за своими людьми.
— Черт возьми!
Потом Мартинс осторожно спросил:
— Гарри тоже участвовали чем-то подобном?
— Нет. Дела Гарри были не столь безобидны.
— Знаете,— сказал Мартинс,— я еще не пришел в себя после этой истории — убийства Коха. Возможно, Гарри впутался во что-то очень скверное. Потом решил выйти из игры, и его убили.
— А возможно,— сказал я,— что все хотели большей доли в добыче. И воры перессорились.
На сей раз Мартинс ничуть не рассердился.
— Мы не сходимся в оценке мотивов, но вы, очевидно, тщательно проверили все факты. Прошу прощенья за тогдашнее.
— Ничего.
Есть минуты, когда нужно принимать мгновенные решения. Я, был в долгу перед Мартинсом за его откровенность. И сказал:
— Ознакомьтесь с фактами из дела Лайма, тогда все поймете. Только не теряйте головы. Это вас потрясет.
Не потрясти это не могло. Война и мир (если его можно назвать миром) породили различного рода злоупотребления, однако Лайм затеял самое гнусное. Торговцы продуктами на черном рынке по крайней мере поставляли их, то же самое относилось и к сбывавшим товары втридорога. Но пенициллиновое дело — особая статья. В Австрии это лекарство поступало только в военные госпитали: законным путем его не могли получить ни один гражданский Врач, ни одна гражданская больница. Вначале пенициллин просто крали и продавали австрийским врачам по бешеным ценам — стоимость ампулы доходила до семидесяти фунтов. Можно сказать, что это была форма распределения — несправедливого, потому что она приносила пользу лишь богатым, хотя и обычное распределение вряд ли было бы справедливее.