Журнал «Вокруг Света» №12 за 1992 год
Шрифт:
Какой-то лакированно-черный негр в белом костюме и галстуке остановил меня:
— Вы француз, месье?
— Да.
— Как приятно встретить соотечественника! Зайдемте куда-нибудь выпить.
— С удовольствием. Но я не один, с друзьями.
— Это неважно. Они говорят по-французски?
— Да.
И вот мы четверо сидим за столиком с видом на набережную. Негр-мартиниканец говорил по-французски просто великолепно, куда лучше нас. Он предостерег нас от общения с англоязычными неграми, сказав, что все они лжецы.
— Не то что
Я улыбнулся про себя, услышав от угольно-черного негра это «мы, французы». Но тут же возникло немного неприятное чувство. Нельзя отрицать, этот мартиниканец был настоящим французом, большим французом, чем я. У него было больше прав называться им, ибо он искренне и глубоко был предан этой стране. Он был готов отдать жизнь за Францию, а я — нет. Так что он — куда более настоящий француз, чем я. Умолчав, однако, об этих своих умозаключениях, я заметил:
— Да. Я тоже страшно рад встретить соотечественника и поговорить на родном языке, тем более что по-английски я говорю очень скверно.
— Нет, я владею английским вполне прилично. Если могу быть чем-нибудь полезен, к вашим услугам. Вы давно в Джорджтауне?
— Всего неделю.
— А откуда прибыли?
— Из Французской Гвианы.
— Вот как? Так вы беглый или охранник, который хочет перейти на сторону де Голля?
— Нет. Я всего лишь беглый каторжник.
— А ваши друзья?
— Тоже.
— Месье Анри, я совершенно ничего не хочу знать о вашем прошлом. Но сейчас настал момент, когда Франция нуждается в нашей помощи. Сам я за де Голля и жду корабля в Англию. Приходите ко мне завтра в клуб моряков — вот адрес. Буду рад, если вы к нам присоединитесь.
— А как ваше имя?
— Омер.
— Месье Омер, мне трудно решиться вот так, сразу. Прежде мне надо навести справки о моей семье. Вы должны понять меня, месье Омер. В свое время Франция обошлась со мной весьма жестоко, отвергла, обращалась самым нечеловеческим образом.
Мартиниканец с удивительным пылом и красноречием принялся меня переубеждать. Трогательно было слышать, какие аргументы приводил он в защиту бедной страдающей Франции.
Вернулись мы домой очень поздно. Но заснул я не сразу — долго перебирал в мыслях все, что говорил мне этот патриот Франции. В конце концов фараоны, судьи и тюрьма — это еще не вся Франция. В глубине души я продолжал любить свою родину. Страшно было подумать, что могут сделать с ней эти гунны! Боже, как, должно быть, страдает мой народ, сколько несчастий и унижений испытывает.
Проснувшись, я обнаружил, что осел, тележка, поросенок, Куик и Ван Ху исчезли.
— Ну что, браток, как спалось? — спросил Гитту.
— Спасибо, прекрасно.
— Будешь черный кофе или с молоком? А может, чай? Кофе и хлеб с маслом?
— Да, спасибо.
Я завтракал, а они уже принялись за работу. Жуло вынимал из горячей воды куски балаты и раскатывал их тонким слоем. Малыш Луи нарезал ткань, а Гитту занимался непосредственным изготовлением изделий.
— И много вы зарабатываете?
— Нет. Долларов двадцать в день. Пять уходит на ренту и еду. Все, что остается, делим. Выходит по пять на брата. На карманные расходы, одежду, прачечную.
— А что, все распродается?
— Нет. Иногда приходится выходить и торговать в городе. Целый день на ногах, на жаре. Не сладко.
— Тогда я сам займусь этим, как только партия будет готова. Не хочу быть прихлебателем. Уж хоть на еду-то надо заработать.
— Ладно, Пали, там видно будет.
Весь день я слонялся по индийскому кварталу. Наткнулся вдруг на киноафишу, и мной овладело безудержное желание увидеть цветной озвученный фильм — впервые в жизни, ведь раньше таких не было. Надо попросить Гитту сводить меня вечером. И я продолжал бродить по улицам Пенитен-Риверс. Меня приводила в восхищение вежливость и доброжелательность здешних жителей. Да, несомненно, два самых главных качества этих людей — это безукоризненная опрятность и вежливость. Вообще прогулка по индийскому кварталу Джорджтауна произвела на меня куда большее впечатление, нежели та, в Тринидаде, девять лет назад. И еще я размышлял о своей судьбе.
Да, здесь трудно, очень трудно зарабатывать на жизнь. Гитту, Малыш Луи и Жуло далеко не дураки, а как надрываются, чтоб заработать по пять долларов в день. Нет, прежде чем думать о заработках, надо научиться жить как свободный человек. Я сидел в тюрьме с 1931 года, сейчас 1942-й. После такого долгого перерыва все проблемы с ходу не решить. Главное, знать, с чего начинать, какие-то азы. Простым ручным трудом я никогда не занимался. Когда-то разбирался в электротехнике, но теперь любой, даже самый средний специалист понимает в этом деле куда больше меня. Единственное, что я мог пообещать самому себе,— быть честным и не сворачивать с этой дороги, чего бы это ни стоило. Вернулся домой я часа в четыре.
— Ну что, Папи, как тебе воздух свободы? Небось сладок, а? Как погулял?
— Хорошо, Гитту. Прошелся по району, поглазел.
— А китайцев не видел?
— Нет.
— Да они во дворе. Надо сказать, они не пропадут, эти твои дружки. Уже заработали сорок долларов. Хотели, чтоб я взял себе двадцать. Я, конечно, отказался. Поди, пообщайся с ними.
Куик рубил капусту для поросенка, а Ван Ху мыл осла, который, замерев от наслаждения, стоял неподвижно, как статуя.
— Ну как ты, Папийон?
— Нормально. А вы?
— Мы собой довольны. Сорок долларов заработали.
— Интересно, как?
— В три утра поехали за город. С нами был еще один китаец, у него с собой было двести долларов. И мы накупили помидоров, салата, баклажанов и разных других овощей. И еще цыплят, яиц и козьего молока. Потом поехали на базар в гавань. Сначала местным продавали, а потом подвалили американские моряки, и мы им спустили все остальное. Они были так довольны и товаром, и ценами, и тем, что завтра на базар можно не ехать. Они сказали, что будут ждать прямо у ворот порта и все оптом купят. Вот деньги. Ты у нас главный, так что держи!