Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год
Шрифт:
Остальные коллеги тоже при деле. Трудится над досье текущих публикации малайских писателей радикал Азиз, озабоченный развалом СССР (кто будет уравновешивать теперь прибирающую все к своим рукам Америку?). Разбирает записи недавней фольклорной экспедиции пылкий молодой Мухаммад, заочник Университета точных наук, что на острове Пе-нанг. Мой друг Кемала, отвечающий в отделе за современную литературу, выстукивает заказную статью о какой-то годовщине Конфуция. Священнодействует в своем кабинетике сама миниатюрность — Джамила бинти Хаджи Ахмад, погруженная в составление истории малайской традиционной литературы. А из-за прозрачной перегородки отдельскои экспедиции мне благостно улыбается господин Али, который сейчас будет убеждать меня обратиться в ислам или, по крайней мере, не теряя времени даром, взяться за перевод истории «о русском дервише» — старце Иване Кузьмиче (и дернуло же меня рассказать ему о неоконченной повести Льва Толстого!).
Но вот я улизнул от господина Али и спускаюсь с четвертого этажа на третий — в журнальный отдел. Здесь молодые журналисты.
До конца дня я загляну еще в кабинетик, выделенный мне на пятом этаже (надо же — дожил до своего кабинета за границей!). Вспыхнет под потолком панель дневного света. На пустой стол ляжет распечатка книжки, верстка статьи или перевод. Но вот пустеют один за другим кабинеты-аквариумы, щелкают двери, покидают, не торопясь, свои рабочие места сотрудники Ди-Би-Пи. Пора и мне возвращаться домой.
Три маршрута и четвертый — последний
Из трех отработанных мною маршрутов, чтобы вернуться в Панданусовый кампунг, один — восточный. Он ведет меня обычно через христианское кладбище, раскинувшееся за старой железной оградой рядом с Ди-Би-Пи. Тут нет обычно ни души, тут огромные тенистые деревья, травянистые поляны, покрытые сухими листьями, и опрокинутые надгробья англичан, окончивших свои дни в той стране, которая называлась еще Британской Малайей. Между ними разомкнутые ряды безымянных каменных пенечков, и не у кого спросить, что это — может быть, могилы «томми», погибших во время японского нашествия или позднее — в японских лагерях? А в дальнем углу кладбища сгрудились светлые ухоженные памятники в бозе почивших выходцев из Индии; сегодня выходцы из Индии наравне с христианами-китайцами составляют христианскую общину Куала-Лумпура — от католиков и англиканцев до адвентистов седьмого дня.
Возвратившись в мир живых и переждав поток машин, я перехожу широкую безрадостную улицу Лок Ю и останавливаюсь у ограды китайской школы, где как раз проходит заключительная линейка и детишки старательно берут равнение на знамя в красно-белую полоску с мусульманским полумесяцем и многоконечной звездой. Вслед за тем я иду через неуютный двор огромного дома, где ребята постарше гоняют мяч или катаются на велосипедах, а маленькие ребятишки печально поглядывают на них с зарешеченных балкончиков, заставленных совсем по-московски всяким барахлом. Теперь пойдут при лепившиеся к заброшенной узкоколейке чистенькие хибарки железно дорожников-индийцев. Остается только перебраться через насыпь, и я уже на улице Пуду, возле зоомагазина, где у самого входа сидят на жердочке важные какаду, весело перекликаются в клетках нарядные рисовки, расхаживают по своей вольере банкивские петушки... Поразмыслив о том, что любую купленную здесь
тварь все равно заморят в каком-нибудь шереметьевском веткарантине, я могу присесть за столик дешевого китайского ресторанчика и утешиться изумительной тушеной свининой, которую мне подадут с пылу с жару в керамическом горшочке. А потом мне придется втиснуться в переполненный в эту пору мини-бас и у себя в кампунге как можно незаметнее проскользнуть мимо кедая Эдди, раз уж я пообедал контрабандой на стороне.
Второй маршрут, так сказать, западный. Выйдя из Ди-Би-Пи и круто повернув на запад, я отправляюсь задами улицы Махараджалелы в сторону исторического центра города, где на слиянии коричневых рек Гомбак и Келанг нацелилась в небо своими минаретами окруженная небоскребами мечеть Джаме. Узенькая, но бойкая улица Чу Чэнг Кэй ведет меня мимо своих стандартных двухэтажных домов, пестрящих вывесками прачечных, всевозможных контор и китайских закусочных. Через несколько минут улочка перейдет в проезд, стесненный двумя рядами дощатых и проволочных заборов, а проезд выведет в тихий малайский оазис на совсем уж махонькой улочке Талалла, где стайка белых трехэтажных домов нежится в окружении кокосовых пальм и бананов, у подъездов сидят какие-то необыкновенно ухоженные коты, а компания малайских мальчиков, хором поздоровавшись со мной, возвратится к игре в такро, при которой плетенный из ротанга мячик перекидывают через сетку ногами. Теперь мне нужно будет взобраться по косогору, затем спуститься вниз по шоссе, и я окажусь поблизости от старого китайского храма Чан Си Шу Ен с его кровлей, через которую словно переваливаются у торцов — по три в ряд — чешуйчатые драконы, с выложенным зеленой глазурованной черепицей фасадом и вделанными в стены обветшалыми скульптурными композициями, среди которых гнездятся бессовестные городские майны. Отсюда уже рукой подать до Джалан Петалинг — главной улицы столичного чайнатауна.
Небольшая улица Петалинг или Петалинка, как нарекли ее по простоте душевной обитатели нашего посольства в Куала-Лумпуре, днем выглядит, в общем-то, неказисто. Обилием магазинов и магазинчиков в столице Малайзии никого не удивишь. Разве что вас порадуют фасады нескольких китайских лавок начала века с крытыми галереями вдоль тротуаров, защищающими покупателей от зноя и ливней, и хозяйским жильем на втором этаже, оснащенным изящными, приспособленными к тропическому климату окнами-дверьми. Верхнюю филенку в таком окне заменяют жалюзи, если же окно-дверь потребуется распахнуть, младенцу или старику помешает вывалиться на улицу подстраховывающий дверь изнутри резной экран. Может быть, мое внимание привлекут также лавка с китайскими богослужебными принадлежностями, скромная гостиница Ма Ляна, в которой проживают почему-то одни молодые женщины, или салон китайских гробов невероятной красоты и добротности (в свое время я не удержался и дважды заходил сюда спросить себе гроб, причем оба раза хозяин нимало не удивился и услужливо отвечал, что подходящий гроб найдется и по самой скромной цене). Но часу эдак в шестом на улице Петалинг начинается некое оживление, а если я подойду сюда с наступлением темноты, улица совершенно преобразится и явит передо мной незабываемое зрелище «ночного базара».
Уставленная крытыми переносными прилавками с завалами всевозможных товаров, освещенная тысячами электрических лампочек, она превращается в огненную реку и встречает человека музыкой, возгласами торговцев, сдержанным гулом потока покупателей, медленно текущего из конца в конец этого царства торговли. Парижские духи, ослепительные «ролексы», джинсы Леви Стросса и обувь с лондонской улицы Сейнт-Джеймс теснят вас, наваливаются со всех сторон, тычутся вам в нос. Попробуйте только остановиться возле какого-нибудь продавца, и он вылезет из кожи вон, чтобы всучить вам все, что вам нужно и не нужно. И не забудьте пожалуйста: здесь полагается торговаться как черт — и по-английски, и по-малайски, и просто при помощи пальцев. В конце концов презрительно уходите, чтобы услышать за спиной отчаянный вопль: «Ну а сколько же вы дадите, сэр?!» Поверьте, при самой малой доле характера вы накупите здесь кучу полезных вещей. И не беда, что роскошные «английские» туфли окажутся сделанными из кожзаменителя, а аромат «шанели» начнет подозрительно быстро выдыхаться — зато какие выгодные покупки! Да еще если можно омыть их ледяным пивом (мы как-никак в китайском, а не в безалкогольно-малайском квартале) и насладиться любым изыском, ну, скажем, кантонской кухни на поперечной улочке Ханг Лекира, выглядевшей в этот час подлинным храмом Гуан Ди — бога богатства и изобилия, которого почитают местные китайцы. И скорее на остановку незаменимого двадцать пятого мини-баса, пока еще не опустел окончательно кошелек!
Третий — пеший — маршрут, вычисленный мною по плану Куала-Лумпура, поведет меня в Панданусовый кампунг северным путем, через «Золотой Треугольник», самый фешенебельный район города. Ощущения «счастливого пешехода» недоступны моим отдельским коллегам, неисправимым автомобилистам. В который раз полюбуюсь я идеально чистыми улицами, разноликой толпой, потому что здесь, в центре города, смешивается все пестрое население малайзийской столицы. Как и повсюду в Азии, женщины больше держатся тут традиционной одежды. Это не относится, правда, к молодым китаянкам, предпочитающим европейские моды, но зато набожных малаек сразу можно отличить по привившимся здесь белым мусульманским покрывалам, длинным кофточкам и юбкам до щиколоток, а индианок — по неизменным изысканным сари. И, ради Бога, не бойтесь улыбаться хорошеньким девушкам — вам тут же ответят обворожительной улыбкой, отнюдь не поощряя к завязыванию знакомства, а просто потому, что это здесь принято. Если же мы зайдем с вами в какой-нибудь шикарный магазин, чтобы купить ролик цветной пленки, то уж не знаю как вы, а я гордо пройду мимо тысячи разложенных на прилавках соблазнов — ведь мне с моим малайзийским жалованьем многое тут по карману, а если я экономлю денежки, то это уж мое личное дело!
Но вот поворот, еще один поворот, и я углубляюсь в тихий район вилл и иностранных посольств. Тут нечасто встретишь пешехода, над крышами домов возвышаются кроны исполинских деревьев, а из-за оград раздается иногда редкий в Малайзии лай собак (для мусульман-малайцев собака — нечистое животное). Стремительно сгущается темнота, и когда я выхожу на кольцевую автостраду Тун Разака, ее освещают лишь фонари да фары многочисленных машин, застывающих наконец у светофора. Тут хорошо бы пополнить иссякшие запасы продовольствия в прохладном магазине 711 или «севен элевен» — такие круглосуточно открытые нарядные магазины разбросаны по всему городу. И вперед до самого дома, по безлюдной улице У Тана, где вовсю заливаются уже цикады, тротуар то тут, то там усыпан опавшими цветами магнолии, а в глубине слабо освещенных посольских особняков теплится чуждая мне жизнь.
Когда же наступит мой последний день в Малайзии, до отлета останется два часа, а среди полусобранного мною и Эдди барахла будет бродить, спотыкаясь, в полном составе семья иранского летчика, которому уже сдана квартира, на пороге появится Миша Коляда из нашего посольства, мой младший однокашник и дипломат. Он строго прикажет мне переупаковать то, что было уже упаковано, запихнет заклеенные липучкой коробки в свой драндулет, и мы помчимся сломя голову в Субангский аэропорт. Выложив мне за рулем в последний раз малую толику того, что он думает обо мне и обо всех, с позволения сказать, демократах (не забыл наш вчерашний «российский» разговор за прощальным ужином), он подсуетится с моим багажом, сурово тряхнет мою руку, и я поплетусь к шлюзу, причем из самой тяжелой переупакованной сумки (эх, Миша!) будет сочиться на ковровое покрытие пола пальмовое масло. А опустившись в кресло самолета среди озабоченного, шумного и незнакомого мне племени туристов-челноков, я почувствую себя дома, не оторвавшись еще от малайской земли.