Журнал «Вокруг Света» №12 за 1994 год
Шрифт:
Драгомилов безо всякого выражения встретил взгляд Холла.
— Кроме меня, конечно, — спокойно заметил он и, повернувшись, пошел в сторону дома.
Холл секунду смотрел вслед Драгомилову, а потом, пожав плечами, снова принялся за ловлю крабов.
Когда он пришел в дом, солнце опускалось на зеленые холмы большой земли. Он оставил корзину с ползающими крабами в маленькой кухне и неслышно прошел в гостиную. Груня о чем-то разговаривала с отцом; увидев его, они сразу замолчали. Было ясно, что он им помешал. Немного обидевшись, Холл резко повернулся и вышел. Он направился к берегу.
Когда он вернулся, было уже темно. Драгомилов сидел у себя в комнате за письменным столом. На стене четко вырисовывался его профиль. Груня в гостиной подле лампы плела циновку из пальмовых листьев. Холл опустился в кресло напротив и некоторое время молча наблюдал за движением ее рук. Против обыкновения, она не улыбнулась ему.
— Груня.
Она вопросительно на него посмотрела. Ее лицо словно застыло.
— Груня, — сказал он вполголоса. — Мы здесь последние дни. Скоро мы вернемся к цивилизации. — Он был напуган серьезностью ее лица. — Ты не раздумала выйти за меня замуж?
— Конечно, нет. — Она опять опустила глаза на работу, лежавшую на коленях, ее пальцы возобновили уверенные движения. — Я ничего так не хочу, как выйти за тебя замуж.
— А твой отец?
Она подняла на него глаза; на ее лице не дрогнул ни один мускул. Холл уже не в первый раз заметил в тонких четких линиях ее лица большое сходство с отцом.
— Мой отец?
— Чем он теперь займется? Бюро убийств больше не существует. Оно составляло большую часть его жизни.
— Всю жизнь.
Он ничего не мог прочесть в ее глазах. Ее взгляд остановился где-то за спиной Холла. Холл оглянулся. Драгомилов молча стоял позади него. Груня снова перевела взгляд на Холла. Она попыталась улыбнуться:
— Винтер, у нас... у нас нет воды. Не мог бы ты?
— Конечно!
Он поднялся, взял ведро и направился к небольшому источнику в северной части острова. Большая белая луна освещала тропинку, на которой танцевали тени колышемых ветром цветов. У Холла было тяжело на сердце; непонятная строгость, почти холодность Груни расстроила его. Но потом пришла утешительная мысль: «Всем нам было нелегко эти дни, я ведь тоже был не в себе. Через несколько дней мы будем на борту парохода, и тогда капитан сможет нас обвенчать. Муж и жена!» Он наполнил ведро водой и, тихо насвистывая, направился обратно.
Бочка для воды находилась на кухне. Он наклонил ведро и начал лить в нее воду; вода выплеснулась через край, намочив его босые ноги. Бочка была полна. Внезапно, чего-то испугавшись, он бросил ведро и кинулся в гостиную. Груня все еще молча работала, но по щекам ее текли слезы. Перед ней на столе лежали несколько листиков бумаги, прижатые лампой.
— Груня, дорогая! Что?..
Она пыталась продолжать работу, но слезы заливали ее лицо, и, наконец, отбросив циновку, она упала в его объятия.
— О, Винтер!..
— Что такое? Что с тобой, дорогая?
Вдруг его осенило. Он обернулся и бросил взгляд в открытую дверь комнаты Драгомилова. В комнате было темно, но лившийся в окно лунный свет падал на пустую кровать. Он кинулся к двери, но Груня удержала его за руку.
— Нет! Не надо! Прочитай вот это!
Он остановился в нерешительности, но она настойчиво его удерживала. Глаза ее были полны слез, но в них была решимость. Он подчинился и взял листки бумаги. Пока он читал, Груня рассматривала лицо человека, который стал ее единственным защитником.
«Дорогие дети!
Я не могу больше ждать. Хаас не приехал, а время на исходе. Попытайтесь понять меня и — как сказал бы Холл — мое безумие. Я говорю о действии, которое мне предстоит совершить. Как руководитель Бюро убийств я принял на себя известные обязательства, и эти обязательства будут выполнены. Бюро никогда не терпело неудач, оно не потерпит неудачи и теперь. Отказ от выполнения обязательства означал бы отрицание всего того, за что мы боролись. Я уверен, что только смерть могла помешать Хаасу выполнить свою миссию, но в нашей организации в таком случае обязательства переходят к другому. Как последний ее член я должен принять их на себя.
Я это делаю без сожаления. Бюро было моей жизнью, и так как ему пришел конец, должен прийти конец и Ивану Драгомилову. Не чувствую я и стыда; шаг, который я сделаю сегодня вечером, я сделаю с гордостью. Возможно, мы были не правы — вы, Холл, однажды убедили меня в этом. Но даже в нашей неправоте была правота.
Мы не отрицаем того, что убивали, и убивали много раз. Но в убийстве страшно не количество жертв, а качество. Смерть одного Сократа — значительно большее преступление против человечества, чем убийство орд дикарей, ведомых Чингисханом в истребительное завоевание Азии, но кто в это верит? Публика — если бы она о нас узнала — осыпала бы наше Бюро проклятиями, хотя всегда готова превозносить до небес бессмысленные и ненужные массовые убийства.
Вы мне не верите? Пройдитесь по паркам наших городов, по нашим скверам и площадям. Найдете ли вы памятник Аристотелю или Пейну? Или Спинозе? Нет; вместо них вы увидите полубогов с мечом в руке, что вели нас в кровопролитные походы, как только мы превратились из обезьян в людей.
Все же я позволил убедить себя, что мы были не правы. Почему? Потому что, по сути дела, мы действительно были не правы. Мир должен научиться сознавать общую ответственность за справедливость; она не должна быть прерогативой горстки избранных — тех, что сами зачислили себя в избранные. Вот и сейчас отголоски грома, доносящиеся из Европы, предвещают самую гигантскую в истории человечества катастрофу; но спасение нужно искать в чувстве общей моральной ответственности — более всеобъемлющем, чем то, которое могли предложить мы. Оно должно явиться следствием растущего сознания и нравственной твердости самого мира.
Тут возникает одно сомнение, один вопрос. А что, если эта нравственная твердость не выработается? Тогда в каком-нибудь далеком будущем Бюро убийств может возродиться снова. Ибо о смертях, за которые мы ответственны, можно сказать следующее: не умер ни один человек, который этого не заслужил. Не умер ни один человек, смерть которого не принесла пользы человечеству. Сомневаюсь, чтобы то же самое можно было сказать о тех, чьи статуи будут воздвигнуты на площадях, когда закончится очередная «последняя» война.