Журнал «Вокруг Света» № 12 за 2003 год
Шрифт:
Далее в автобиографии: окончил гимназию, был определен в офицерскую школу, на русском фронте попал в плен к казакам Брусилова, в плену стал социалистом. В 1920 году репатриирован в Италию. Из-за своих сформировавшихся политических взглядов к богатому отцу не вернулся, уехал в Милан, стал рабочим, был принят на заочное отделение политехнического института. В 1921 году вступил в компартию, после захвата власти фашистами ушел в подполье…
На всю дальнейшую жизнь усвоил: партия – не учреждение. Революционная партия – это добровольный союз единомышленников, готовых идти на любые жертвы в борьбе за
Для победы нового общества решающее значение имеет рост самосознания народа, экономических возможностей государства и его военной силы, интернациональной солидарности людей труда.
Начало всего этого Бартини увидел, как он долго впоследствии полагал, именно в Советской России.
Авиаконструктор С.В. Ильюшин спросил однажды дипломников в Академии имени Жуковского: что же нужно конструктору – какие субъективные качества – для появления идеи замечательной машины?
– Знания нужны. Личный опыт, пожалуй… Хотя самые опытные люди – старики, а конструктор, раз уж ему суждено, должен выходить в главные годам к тридцати, от силы к сорока. Еще – интуиция, умение подбирать помощников. Настойчивость, упорство.
– Понятно, – ответил Ильюшин. – Только ведь все это нужно и хорошему директору, и бухгалтеру, и артисту…
Но других соображений у дипломников не нашлось. Тогда авиаконструктор рассказал им, как в 1948 году, освободившись из шараги, Бартини приехал к нему, на 240-й завод, которым руководил до ареста.
– При его появлении у меня в кабинете некая сила буквально выхватила меня из кресла. «Роберт, – говорю, – садись сюда – это же твое место!» Не сел, понятно, только улыбнулся… И вот спрашивается: что это за сила такая? Материальная? Вряд ли.
Почему-то Бартини, например, никогда не чувствовал голода, не ощущал времени, несмотря на то, что дома у него на столе всегда стояли еда и часы. Даже жажды не чувствовал. Как-то на работе упал в обморок. Прибывший врач определил, что у главного конструктора организм обезвожен. Страха он, видимо, тоже не испытывал, исключая, наверное, единственный случай. Его привезли из шараги на Лубянку, к самому Берии, докладывать о работе. Берия его выслушал и дежурно спросил, есть ли у него какие-либо претензии.
– Есть. Меня осудили ни за что, держат в тюрьме…
Берия встал из-за стола и пошел к арестанту почему-то не прямо, а по дуге, мимо десятка присутствовавших полковников и генералов. Те напряглись. Наверняка, подумал Бартини, сейчас будет плохо: «А-а-а, тебя взяли, так ты же еще и не виноват!..» – и почувствовал противный холод в груди. Берия уставился ему в глаза.
– Бартини, ты коммунист?
– Был.
– Мы знаем, что ты не виноват. Но в какое же ты положение хочешь поставить партию? Предположим, мы тебя сейчас отпустим, что нам скажут враги? Скажут: вы его посадили ни за что и ни за что отпустили!.. Нет, Бартини. Ты сначала сделай машину, и после этого мы тебя не только отпустим как искупившего свою вину, но еще и орденом наградим.
Как-то после войны руководство Минавиапрома переругалось, обсуждая сложный
Впоследствии Александра Сергеевича спросили, так ли было дело. И если так, то почему о Бартини мало кто слышал из рядовых граждан? Авиация ведь – дело особое, а потому и интерес публики к ней особый! Яковлев тогда предложил приехать к нему, чтобы побеседовать спокойно, только предварительно созвониться. Звонили. Несколько раз. Трубку брала вежливая секретарша, спрашивала, кто звонит и откуда. Отходила и, вернувшись, сообщала, что генеральный еще не приехал. Или уже уехал.
Нежелание Яковлева говорить о Бартини, тем более говорить в похвалу, объяснимо тоже примерами. В своих воспоминаниях и в сборнике «Развитие авиационной науки и техники в СССР», вышедшем в 1980 году, он пишет, как в конце войны был поставлен и дважды обсуждался вопрос, не следует ли хороший дальний бомбардировщик Ер-2 переделать в пассажирский экспресс, «приспособить его»? Участники обсуждения, в их числе Яковлев, высказались против: надо не «приспосабливать», а разработать специальный пассажирский.
Кто же еще, кроме Яковлева, обсуждал вопрос о Ер-2, а главное, кто его «поставил»? Оказывается (но об этом в сборнике ни слова), вопрос поставил и предложил обсудить Сталин. Будто не знал, что еще до войны бомбардировщик Ер-2 был переделан Бартини из рекордной пассажирской «Стали-7». И назывался он сначала ДБ-240. Следовательно, ничего тут не требовалось приспосабливать, надо было просто восстановить, что получилось бы быстрее и дешевле.
Главный маршал авиации А.Е. Голованов также говорил, что лучшим нашим дальним бомбардировщиком в начале войны был бартиниевский ДБ-240, и очень сожалел, что машин этих было мало, штук 300 всего. Да и те быстро исчезли, загубленные непрошеными усовершенствованиями.
Причем Яковлев тогда был замом наркома авиапромышленности, то есть наверняка одобрил «усовершенствования».
Когда «Сталь-7» (основным конструкционным материалом этого самолета была сталь, а не дюраль) до войны готовилась к рекордному перелету, Бартини как раз арестовали, объявив шпионом Муссолини. Общее собрание в ОКБ, естественно, горячо одобрившее действия Лубянки, потребовало сжечь вредительский самолет. И тогда выступил командир назначенного экипажа Н.П. Шебанов:
– Ясно, самолет «вредительский». Но вот ты, Коля, крыльевик, – твое крыло сломается в полете? И ты, Миша, шассист, – когда шасси подвернется, на взлете или при посадке?
И так далее… Все энтузиасты мигом прикусили языки.
(Имена здесь, понятно, условные).
Тогда «Сталь-7» установила рекорд скорости на огромной по тем временам дальности. По этому случаю в Кремле состоялся прием, как тогда было заведено. Сталину представили и экипаж, и ведущего конструктора.
– А кто главный конструктор, почему его здесь нет?
(Будто бы и не знал).
– Бартини, – выдвинулся Шебанов. – Он арестован. Ворошилов продолжил:
– Надо бы отпустить, товарищ Сталин. Уж больно голова хорошая!