Журнал "Вокруг Света" №2 за 1996 год
Шрифт:
Наверное, нигде и никогда немцы и русские не жили так долго и близко вперемешку (поволжские немцы не в счет), как почти полвека в районе Карлсхорст на востоке Берлина. Тут в 45-м году в столовой инженерного училища была подписана капитуляция гитлеровской Германии (сейчас в этом здании музей, который наши называли Музеем капитуляции, немцы — Музеем истории Советской Армии). В последние десятилетия в Карлсхорсте стояла мотострелковая дивизия, которую, как капустные листья кочерыжку, окружали всевозможные вспомогательные службы; в них работали медсестры, продавцы, сантехники, парикмахерши, учителя, водители и прочий вспомогательный
В свободные от службы часы офицеры армии, разведки и контрразведки любили захаживать в почти деревенскую пивнушку «Бееренлаубе» — «Ягодную беседку» — там столики в теплое время года выносили в сад, под раскидистые деревья, а цена на пиво была смехотворно низкой. В 80-е годы пивнушкой управлял любезный, расторопный немец, которого русские звали «дядей Васей», что ему чрезвычайно нравилось; он любил лично обслужить офицеров в штатском и журналистов. Пивнушку прозвали «К дяде Васе». Она располагала к душевности и порывам откровенности.
И вдруг дядя Вася загадочно исчез. Вскоре выяснилось, что произошло с этим обаятельным человеком: он оказался агентом БНД — Федеральной службы разведки ФРГ — и под каждым столиком установил «клопов» — подслушивающие устройства. Больше о нем никто ничего не слыхал.
Этот случай насторожил и немцев, и русских, хотя, не думаю, чтобы их отношения напряглись. Вместе стояли в очередях, выходили на субботники, веселились на праздничных вечерах с пирожками, школьники обеих национальностей и полов вместе резвились в темном сквере, совершая типичные для переходного возраста ошибки... Это было удивительное, редкое в природе общежитие — представляете, в очередях чередовались русские и немецкие женщины — и никаких конфликтов.
Естественный поток интернациональной дружбы в Карлсхорсте добровольно направляла фрау Зимон Анна Георгиевна, супруга бывшего социал-демократа, несгибаемого Курта Эдуардовича, пенсионера, много сделавшего своими руками для облагораживания района. Это была (и есть) энергичная дама, учившаяся в России и говорящая по-русски без акцента, да еще и представляющаяся с отчеством, что многих вводило в заблуждение.
Почти за полвека немцы и русские в Карлсхорсте так прижились друг к другу, что воспринимали свое общежитие как нечто естественное. Во всяком случае, я не ощущал высокомерия ни с одной из сторон; самое большее — недовольный взгляд в очереди, женское фырканье по конкретному поводу или произнесенное беззлобным шепотом матерное слово. Не больше. Лишь после объединения Германии на Вальдоваллее, рядом с нацарапанным на асфальтовом отрезке тротуара по-русски признанием «Гюнтер + Галя = любовь» появился торопливо напыленный краской на стене призыв: «Russen raus» — «Русские, вон!», а у моего «Опеля» кто-то проколол шину и свернул зеркало бокового вида.
Мне импонирует немецкая сдержанность, умение владеть собой, по крайней мере, на людях. За годы работы в Германии я видел лишь одну ссору, кстати, в Карлсхорсте, когда в супермаркете обиженный пожилой джентльмен выговаривал допустившей ошибку девушке-кассирше... шепотом. В «Бееренлаубе» наблюдал драку между двумя бородатыми мусорщиками. Она продолжалась (бесшумно) секунд пятнадцать. Современный немец прекрасно умеет владеть собой. Это признак цивилизованности.
Конечно, немцы разговаривают не только вполголоса. Приходилось не раз наблюдать политические драки между облаченными в рвань леваками и полицией. Это зрелищно — и те,
Зато веселятся они шумно, во весь голос распевают народные песни, щекочут друг другу бока и задорно визжат! Столько радости выплескивается в единицу времени, что диву даешься. Особенно в так называемый «Октоберфест» — «Октябрьский праздник» по случаю окончания уборки урожая (в городах его отмечают, пожалуй, веселее, чем в деревнях). Пьют в большом количестве пиво, жарят на огне колбаски или целую свинью. И вовсю резвятся.
В немцах есть еще одно противоречие. Любовь к родному гнездышку, повседневному домоседству, с одной стороны, и страсть к перемене мест, к путешествиям, с другой. Эту черту своих соотечественников подметил живший в XVIII веке философ Иоганн Готфрид Гердер. В старину многие из немецких племен, писал он, пребывали в вечном непокое; никакой народ не переселялся так часто, как они. И заключает: «Жизнь довольно-таки татарская».
Есть в немецком характере черта, вызывающая в широкой русской душе легкую усмешку, — точность. Если немец говорит, что встретится с вами в 15.20, значит, он будет на месте в 15.20, а не в 15.30. Невероятно, но немецкий наземный и подземный, воздушный и водный транспорт перемещается строго по расписанию. Бывают, конечно, опоздания, но ведь невозможно предсказать землетрясение, наводнение или пожар. Если по какой-либо причине (к примеру, ремонт) линия метро или наземки — «эсбана» закрывается, то на всех станциях вывешивается объявление о следующих тем же маршрутом специальных автобусах.
Нередко немецкая любовь к точности переходит в болезненную педантичность. В институте меня смешил анекдот о немцах: к морю ведет дорога, табличка: «До-моря 1000 метров», потом: «До моря 900 метров» и так далее. На берегу стоит табличка с надписью: «Море». Этот анекдот — не преувеличение. Тяга немцев к всевозможным письменным уточнениям, напоминаниям, запрещениям и предупреждениям безгранична и неистребима. Я коллекционировал эти надписи. В берлинском народном парке Фридрихсхайн, в кафе, я прочитал такое объявление: «В зале недопустимо изменение порядка расположения стульев», а на Ратушной площади саксонского городка Ортсранд любовь к точности была доведена до абсолюта — стрелка-указатель сообщала: «До туалета — 51,5 метра».
Свойственное некоторым нациям отсутствие пунктуальности порой доводит немца до столбняка, или, наоборот, воспитывает в нем приспособительный рефлекс. Как-то я жил в Берлине в «Гастхаусе» — Доме для гостей Союза свободной немецкой молодежи на Пистрориусштрассе. На другой день по приезде я сидел под портретом Хонеккера в столовой, в полном одиночестве, и ждал Бригитту, хозяйку, которая должна была принести мне завтрак ровно в восемь. Была уже половина девятого, а она все не появлялась. Я недоумевал: возможно ли такое? Без двадцати девять она вошла с подносом, и на мой удивленный вопрос, почему опоздала, заявила мне: — Так вы же из России!
Дескать, русские люди никогда вовремя не приходят.
В другой раз мне довелось остановиться в доме у супругов-пенсионеров Гюнтерс на Егерштрассе (в ту пору Отто Нушкештрассе). Их пунктуальность, переходящая в дотошность, не знала предела. На двери моей комнаты была прибита табличка: «Ausgang» — «Выход», словно я мог выйти на улицу через дверцу шкафа или окно.
Каждое утро фрау Гюнтерс приносила завтрак: несколько кусочков колбасы или зельца, кусочек сыра, масло, джем, чашечку кофе, а также поставленное в специальную рюмочку горячее яйцо, на которое был надет теплый шерстяной колпачок с вышивкой: «Гутен аппетит!».