Журнал «Вокруг Света» №4 за 2003 год
Шрифт:
Фанни Лир, ровесница Николе, к моменту знакомства испытала и повидала гораздо больше него: тут и побег из благочестивого семейства, глава которого был священником, и короткое безалаберное замужество, и скитания с крохотной дочерью по Европе, где Фанни пела в кабачках, а заодно и «делала бульвары», что на парижском жаргоне значило фланировать в поисках щедрых кавалеров. Хорошенькая и энергичная, она довольно быстро взбиралась по шаткой лестнице карьеры полуактрисы, полукуртизанки и наконец остановилась на последней из двух профессий. Впрочем, была она далеко не глупа и даже начитанна – отец-священник каким-то чудом успел приохотить ее к книгам. Впоследствии Фанни вспоминала, что, читая про Екатерину Великую, которая стала ее любимой героиней, про Потемкина и прочих «орлов» той эпохи, она с трудом верила в реальность происходившего когда-то. Да и сама Россия, далекая, ни на что не похожая, одновременно и пугающая, и роскошная, казалась ей фантомом, призраком, иллюзией. И когда после приятного времяпрепровождения в Вене с одним высоким чином из российского жандармского управления оказалась обладательницей изрядной и совсем не иллюзорной суммы, она решила повидать страну своей мечты.«Столица императоров» потрясла ее холодной сумрачной красотой. С помощью сестер по ремеслу, постоянно обретавшихся здесь, она быстро освоилась в петербургском полусвете.
Великий князь Николай Константинович, уже в чине полковника, получил по-настоящему боевое крещение. Он во главе авангарда Казанлинского отряда, понесшего наибольшие потери, следовал одним из труднейших маршрутов, через пустыню Кызылкум. Первая же разведгруппа, возглавленная им, попала в такой плотный артиллерийский огонь, что в отряде их возвращения живыми уже не ждали. Хотя едва ли не каждый воин, побывавший тогда в пустыне, вспоминал не столько кровопролитные схватки с противником и засады, и даже не 40-градусную жару, убивавшую людей в прямом смысле слова, а безводицу. От нее сходили с ума – и тогда товарищам приходилось везти несчастного крепко связанным. От нее стрелялись – не выдерживая этой муки. Она превращала солдат в озверевшую толпу, когда от колодцев отталкивали раненых, дрались, чтобы добраться до глотка воды. При адской жаре и полной, порой сутками длящейся безводице, Никола вел солдат к цели от одного пункта к другому, подавая пример выдержки и мужества.
Все это время разлуки влюбленные переписывались. Никола писал о том, что в нем изменилось многое – отношение к людям, к жизни, неизменным осталось лишь одно – любовь к ней. Фанни ходила в отдаленные петербургские храмы и ставила свечки за здравие воина Николая. Победа над Хивой заставила ликовать всю Россию: слишком многих жертв стоили эти броски в пустыню. Никола возвратился в Петербург орденом св. Владимира и изящной формы хивинской пушечкой, подаренной ему на память о боевом походе ни Хиву.
Служба в полку возобновилась, казалось, жизнь, войдя в привычную колею, шла без изменений. Но они все-таки были. Оказалось, что Никола вернулся совершенно очарованный Средней Азией.
Беседы с Фанни все чаще сводились к воспоминаниям о тысячелетних стенах хорезмских крепостей, дворцах, минаретах. Его всерьез заинтересовала ориенталистика. Он начал принимать участие в работе Русского географического общества: там среди ученых мужей вызревала идея Амударьинской экспедиции. Ее целью было максимально приблизить только что завоеванный Россией край и подвергнуть детальному научному анализу его потенциал. Подобные планы взбудоражили, захватили блестящего флигель-адъютанта государя. В Географическом обществе были, разумеется, рады августейшему вниманию. Николу избрали почетным членом и назначили начальником экспедиции.
Жизнь великого князя – интересное дело, Фанни, молодость, силы – выруливала на какой-то четко обозначившийся путь. Впереди маячили высоты, не взять которые, казалось бы, не было причин.
В ненастный день 14 апреля 1874 года в Мраморном дворце была обнаружена пропажа. Из семейной иконы великокняжеской четы, которой император Николай I благословил этот брак, исчезли крупные бриллианты. Великий князь-отец вызвал полицию, и вскоре бриллианты были найдены. Теперь дело стало за преступником. Провели дознание. Круг сужался. Взялись за адъютанта великого князя Е.П. Варнаховского, мнение о виновности которого сохранилось до сих пор. Однако 15 апреля на допросе он категорически отрицал причастность к краже и говорил, что лишь снес в ломбард камни, переданные эму великим князем. Никола, присутствовавший на допросе, поклялся на Библии, что не виновен, – чем, как говорили, усугубил свой грех. Отцу же он сказал, что готов, выручая Варнаховского, не просто адъютанта, а своего товарища, взять вину на себя. Дело заходило в тупик, и Александр II, взявший его под личный контроль, повелел подключить к расследованию жандармов. В итоге великому князю Константину Николаевичу довелось выслушать убийственную весть: бриллианты украл его сын.
Арестованного Николу привезли из его дома в Мраморный дворец, где три ночных часа шел допрос в присутствии начальника жандармов и бедного отца, который записал в дневнике: «Никакого раскаяния, никакого сознания, кроме, когда уже отрицание невозможно, и то пришлось вытаскивать жилу за жилой. Ожесточение и ни одной слезы. Заклинали всем, что у него осталось святым, облегчить предстоящую ему участь чистосердечным раскаянием и сознанием! Ничего не помогло!»
«Предстоящая участь…» Вопрос, какой ей быть, решался, как выразился император на «конференции» – собрании членов монархического семейства. Отдать в солдаты? Александр II возразил, что негоже порочить это святое звание. Придать публичному суду и отправить на каторгу? Престижу царской семьи в таком случае наносился болезненный удар, и с этим нельзя было не считаться. Спасительным казался лишь один выход – признать Николу безумным. Конечно, тут свое слово должны были сказать медики, и их соответствующим образом проинструктировали. Великий князь-отец получил на руки заключение о «болезни» сына. «Мое страшное положение таково, что я этот результат принужден принять с благодарностью», – записал он в дневнике.
Великому князю Николаю Константиновичу было объявлено, по сути, два приговора. Первый – для публики – состоял в признании его безумным. Отсюда следовало, что отныне и навсегда он будет находиться под стражей, на принудительном лечении, в полной изоляции. Суть второго приговора – семейного – состояла в том, что в бумагах, касающихся императорского дома, запрещалось упоминать его имя, а принадлежавшее ему наследство передавалось младшим братьям. А еще Никола лишался всех званий и наград и вычеркивался из списков полка. Ну и последнее – он высылался из Петербурга навсегда, навечно и был обязан жить под арестом в том месте, где ему будет указано.
В 24 года слово «навечно» осмыслить трудно, возможно, поэтому Никола не застрелился. Фанни в своих мемуарах писала, что до увоза из столицы великого князя держали в смирительной рубахе, накачивали лекарствами и даже били. Солдаты, сторожившие Николу, с плебейской радостью покуражиться над тем, кто вчера еще был для них недосягаемым, предлагали арестованному детские игрушки. Сам же Никола, судя по оставленной им записи, сожалел, что не попал на каторгу…
В 1917 году в журнале «Аргус» появился перевод мемуаров Фанни Лир, где она рассказывала о своем августейшем романе, горькой участи Николы, в виновность которого она не верила ни на минуту, а также о том, как окончилось ее путешествие в Россию. Даже принимая во внимание ее заинтересованность в ином, отличном от официальной версии, освещении событий, трудно не согласиться с ее позицией, касающейся странного поведения родителей Николы. Судя по всему, их сын не заблуждался, чувствуя себя совершенно им ненужным. «Случись такая пропажа в семье обыкновенных людей, – писала мисс Лир, – ее там скрыли бы; здесь же, напротив, подняли на ноги полицию…».
Естественно, Романовых не покидала уверенность, что Николу погубили любовь к куртизанке и нехватка средств на удовлетворение ее прихотей. Между тем сумма, заложенная за украденные бриллианты, была много меньше, нежели та, что была обнаружена в письменном столе Николы при обыске. Фанни Лир выдворили из России с предписанием никогда сюда не возвращаться. С великим князем она никогда больше не встречалась…
Дальнейшее – вполне убедительный аргумент в пользу того, что даже в тисках жесточайшего психологического прессинга, при всех потерях, при необратимом ухудшении качества жизни человека трудно сбить с ног, если в нем теплится созидательная идея, если что-то основательно занимает его разум. Для Николы этим «что-то» были мысли о преобразованиях в Средней Азии на благо Отечества. И тут ему нужно было сказать спасибо дяде-императору, разрешившему взять в ссылку все необходимые по этому вопросу материалы, в придачу с консультантом, знатоком этого края.
Другой вопрос, каким образом великий князь, неусыпно охраняемый и гоняемый с места на место, намеревался реализовать свои планы. Его увезли из Петербурга осенью 1874 года. До своей последней «остановки», в Ташкенте летом 1881 года, то есть за неполных 7 лет, он сменил по меньшей мере 10 мест жительства. Ему нигде не давали обрести хоть какой-нибудь дом, обзавестись связями, пустить корни. Как перекати-поле, его мотало по России: Владимирская губерния, Умань – 250 верст от Киева, местечко Тиврово, близ Винницы, и так далее.