Журналист
Шрифт:
Кондрашова слезы Рябовой трогали мало, он состроил абсолютно тупую цинковую морду и монотонно повторял «разберемся» до тех пор, пока не закончил писать.
— Ну что же мне делать? — заломила руки Вера Тимофеевна. — Молодой человек, я клянусь вам — это было в первый и последний раз!
— Верю, — участливо сказал Женя, хотя, по его наблюдениям, это был минимум шестой раз, а уж никак не первый. — Верю, что это досадное недоразумение. Но, к сожалению, Уголовный кодекс пока еще никто не отменил, а в нем есть статья за номером восемьдесят восемь «Нарушение правил о валютных операциях».
— Но, товарищ милиционер, — заголосила
— Я понимаю вас, — задушевным тоном ответил Кондрашов. — Но, к моему глубокому сожалению, незнание законов не освобождает от несения ответственности. В вашем конкретном случае — уголовной. От трех до восьми для ранее не судимых.
Вера Тимофеевна совсем зашлась в рыданиях, ее и так не очень длинная юбка как-то сама собой задралась до самых бедер, и Кондрашову были предъявлены полные, но довольно сексапильные ноги. Ноги Женя осмотрел внимательно, но должной реакции они у него не вызвали, потому что Кондрашову всю жизнь нравились, как назло, худенькие. И тугие ляжки мадам Рябовой вызвали у него в голове только одну мысль: «Вот это да! Такие б ножки — моей бы тумбочке. Век стояла бы…» В принципе, Женя не был циником, но его очень злило, когда некоторые женщины пытались использовать сексуальные чары для решения своих чисто уголовных проблем.
— Что же мне теперь делать? — вопрошала сквозь слезы Вера Тимофеевна. — Неужели нельзя как-то все исправить?
«Конечно, можно!» — чуть было не ответил ей Кондрашов, но вовремя сдержался, ибо полагал, что Рябова еще не дошла до необходимой ему степени паники.
Женя вообще был признанным психологом в спецслужбе угрозыска. Он в отличие от многих своих коллег, например, никогда — или почти никогда — не бил задержанных, не выколачивал из них необходимую информацию, а искал к каждому «клиенту» свой подход. Именно Кондрашов придумал в 1987 году знаменитый фокус с зубами и гвоздиками, позже широко и часто использовавшийся его коллегами. А дело было так. Целый месяц он и его коллеги охотились на крупного кидалу Григория Анохина по кличке Бальзамине. С Бальзамине что-то случилось — раньше он просто кидал лохов, а потом вдруг взял и завалил однажды напаренного клиента, резко перейдя в совсем другую категорию обитателей уголовного мира Питера.
Взять Анохина никак не удавалось, пока один из Жениных барабанов не подсветил картинку — стукнул, что адресок, на котором скрывался Бальзамине, вроде бы известен мелкому фарцовщику с галеры Гостиного двора Саше Бумбарашу. Бумбараш, доставленный в спецслужбу на Лиговку, 145, пошел в глухую отказку, его уже хотели кинуть в пресс-хату, но Кондрашов придумал более оригинальный ход. Душевно улыбаясь, он сказал фарцовщику:
— Не хочешь говорить — не надо. Посидишь трое суток в камере — и гуляй. Только сейчас тебя наш доктор осмотрит.
— Какой еще доктор? — насторожился Бумбараш.
— Понимаешь, у нас тут неувязочка недавно вышла — один задержанный в КПЗ взял и умер, ну и нам спустили инструкцию — без медосмотра в камеру людей не сажать. Да ты не бойся, это быстро… Ребята, позовите доктора! — крикнул в коридор Женя.
«Доктор» не замедлил явиться. Его играл чемпион «Динамо» по самбо в тяжелом весе Вася Путякин, которого для такого случая обрядили в специально позаимствованный в мясном магазине белый халат, густо заляпанный кровью. Увидев «доктора», из кармана халата которого торчали большие кусачки, Бумбараш сильно занервничал, однако Вася не обращал внимания на его мандраж, быстро померил ему давление, температуру, а потом попросил открыть рот.
— Ну что? — спросил Кондрашов.
— Все нормально, — добро ответил «доктор». — Только четыре передних зуба в ужасном состоянии. Надо удалять, а то, не дай бог, в камере прихватит — может и помереть от болевого шока. Только пусть его, пока я зубы удаляю, кто-нибудь подержит, а то опять кровью все вокруг забрызгаем, как в прошлый раз…
Два опера подскочили к Бумбарашу сзади и крепко взяли его за плечи и руки, а Вася вытащил кусачки и, разминаясь, звонко отхватил ими шляпку торчащего из стола гвоздя (гвоздь, естественно, был вбит заранее для более сильного психологического воздействия). Когда серьезный «доктор» в окровавленном халате и с кусачками в руках двинулся к Бумбарашу, тот забился и завопил как резаный, обращаясь к Жене:
— Не надо, не надо!! Не надо доктора, пожалуйста!! Может быть, можно все-таки что-то сделать?!
— Конечно, можно, — ответил Кондрашов, ласково улыбаясь, и подвинул к себе листок чистой бумаги…
Бальзамине они взяли в тот же день, всем операм метод с доктором очень понравился, а вот у начальства, правда, сложилось насчет этой истории особое мнение… Ну да что о грустном…
— Боюсь, что исправлять свои ошибки, гражданка Рябова, вам придется в другом месте и в сроки, определенные законом. Пока я вас задерживать не буду, а завтра с утра жду у себя в кабинете на Лиговском, 145. Запишите мой телефон.
Вера Тимофеевна начала торопливо рыться в своей сумочке, однако ни телефонной книжки, ни авторучки не нашла. Спросить ручку у Жени она не осмелилась и поэтому записала его телефон губной помадой на пачке сигарет «Мальборо», откуда предварительно нервно вытащила сигарету…
На следующий день утром Женя, как обычно, мчался вприпрыжку по Лиговскому проспекту, лавируя между прохожих, — ему почему-то никак не удавалось явиться на службу вовремя, он постоянно просыпал и выскакивал из дому не позавтракав. «Недосыпание для опера — это как для шахтера силикоз», — вспомнил Кондрашов недавно услышанную шуточку. Родил этот афоризм старший опер из УУРа Никита Кудасов, выросший в заполярном горняцком поселке.
Женя ураганом ворвался в обшарпанное здание спецуры и, перепрыгивая через две ступеньки, помчался на четвертый этаж, где в кабинете у шефа уже пять минут как шел утренний сходняк. В коридоре к нему метнулся армейский подполковник с пушками в петлицах. «Рябов! — сразу догадался Женя. — Пришел все-таки! Это хорошо…» Подполковник искательно заглянул Жене в глаза и спросил:
— Простите, ваша фамилия, случайно, не Кондрашов?
— Случайно, Кондрашов, — с деланным безразличием буркнул Женя, не сбавляя темпа по дороге в кабинет шефа.
— Моя фамилия Рябов, — засеменил с ним рядом подполковник. — Понимаете, какое дело, вчера моя жена…
— Я освобожусь через полчаса, — сухо сказал Женя. — Подождите, пожалуйста, в коридоре.
Шеф встретил Кондрашова привычным вздохом:
— Ну что, опять трамвай колесо проколол? Женя виновато молчал, повесив голову и всем своим видом изображая самое искреннее раскаяние.
— Ладно, — махнул рукой шеф. — Садись. А что это за подполкан тебя с утра по коридору ищет? Надоел всем: где Кондрашов, где Кондрашов?