Журналюга
Шрифт:
Пусть, мол, эта серая, неприметная мышка, на которую никто никогда не обращает внимания, тоже сходит на свидание с мальчиком. В общем, оказалось, что он звонил совсем другой Наташе… Но делать нечего, пришлось идти в кино с тем, кто пришел. Пробормотал что-то типа «ты сегодня так зд о рово выглядишь, что я тебя сразу и не узнал!» и потащил девочку в зал — до начала сеанса оставалось всего несколько минут. Посмотрели вместе картину, а потом он проводил ее до метро.
На этом они и расстались. Новая знакомая оказалась особой довольно скучной, неинтересной, никаких серьезных тем для более плотного общения не нашлось. Да и внешность у нее была, прямо скажем, такая, что взглянешь — и не запомнишь.
Наконец Майя появилась: задрав нос, неспешно шла к памятнику. Ни на кого не глядела — такая вся из себя: я, мол, тут королевишна, а вы все — так себе, не достойны даже одного моего взгляда. Воображала и красовалась, одним словом. Подошла к Паше, кивнула, здороваясь, и получила в подарок алую розу. Глаза у Майи распахнулись от удивления, но она только сдержанно сказала «спасибо!» С таким выражением лица, будто для нее это было делом самым обычным — будто ей каждый день дарят цветы. После этого пошли в кинотеатр — время уже поджимало, Вести свою даму в буфет Паша, разумеется, не стал. Во-первых, там была длинная, нервная очередь, а во-вторых, бутерброды с залежалой краковской колбасой и красной рыбой не пойми какой свежести (совсем как та самая осетрина у Михаила Булгакова) не внушали доверия, вместо этого он купил себе и ей по стаканчику с мороженным.
Попробовал и аж зажмурился от удовольствия: забытый вкус детства! Настоящий сливочный пломбир, без всяких вредных добавок, красителей, заменителей и пальмового масла. В хрустящем вафельном стаканчике, с кремовой розочкой наверху… Объедение!
Прозвенел третий звонок, но в зал Паша не спешил: знал, что в начале сеанса будет, как всегда, выпуск кинохроники «Новости дня»: о новых достижениях советского народно хозяйства, подготовке Москвы к Олимпиаде-80 и борьбе трудящихся за мир во всем мире. Лучше это время посвятить общению — во время фильма не поболтаешь, а потом им придется уже ехать домой, толкаться в транспорте.
Выбрал тему «музыка» — о чем еще говорить с девочкой? Рассказал, что помнил из своего прошлого — про группу АББА, она как раз сейчас была в СССР на пике популярности. Государственная фирма «Мелодия» даже выпустила четыре большие пластинки с песнями этой шведской группы. Приятные, мелодичные, ритмичные мелодии «двух мальчиков и двух девочек» (так называли их в народе, — сложные скандинавские имена-фамилии никто не знал и не помнил) пришлись очень по душе советским людям. Бдительные чиновники из Минкульта СССР, а также блюстители идеологической нравственности и морали из определенных госструктур тоже против этого западного квартета ничего не имели, а потому шлягеры АВВА звучали в стране Советов не только из всех магнитофонов, но были даже допущены на телевидение — в чрезвычайно популярные передачи «Утренняя почта» и «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Более того, в кинотеатрах шел полнометражный фильм о гастролях АВВА в Австралии — разумеется, тоже с популярными песнями-клипами.
Потом разговор зашел еще об одной известной группе — Boney M, чьи гастроли в прошлом году в Москве наделали много шуму. Билеты на выступления стоили (у спекулянтов, само собой), столько же, сколько новые фирменные джинсы. И ведь покупали! Паша на концерты «бонек» (разумеется, в той своей жизни) не попал — не было у него столько денег, да и, если честно, не очень-то он и рвался. Да, их песни ему нравились, особенно забойно-заводная «Ро-ро-Роспут и н…», но смотреть на разухабистые танцы-пляски и кривляние на сцене темнокожих западных «немцев» — это уж увольте! Уже тогда он четко понимал, что их представление — лишь шоу, рассчитанное на не слишком взыскательный вкус обывателя («пипл хавает»),
В песенном плане ему гораздо больше нравилась группа «Чингисхан» (опять же — западногерманская), но в семидесятые годы их хиты были в СССР под неофициальном запретом (в отличие от тех же самых «бонек»), и их можно было слушать только частным образом. Да и то — не всегда и не везде: по столице ходили упорные слухи, что за публичную прокрутку «Москау» (как шутили тогда в народе — «Москау, Москау, закидаем бомбами, будет вам Олимпиада — аха-ха-ха-ха-ха…») и особенно — «Израэль» (с этой страной у СССР были весьма напряженные отношения — из-за очередного конфликта евреев с арабами) могли неосторожного меломана якобы взять за одно место.
Впрочем, скорее всего, это были лишь слухи, причем распускаемые сами же подпольными продавцами кассет с записями групп — чтобы поднять цену на товар. Ведь то, что запрещено, всегда стоит, понятное дело, намного дороже разрешенного. И сбывается с рук лучше. Но в общем и целом за западную музыку в конце семидесятых годов уже никого не прессовали. И уж точно — не ссылали и не сажали.
Майя слушала его рассказ, распахнув от удивления глаза — не думала, что ее одноклассник Пашка Матвеев столько всего знает про зарубежную эстраду. А потом тоже решила похвастаться:
— Мой папа любит «Битлз», у нас есть даже три их пластинки! Это папин брат, дядя Коля, из-за границы привез.
— «Битлы» — уже не модно, не актуально, — авторитетно заявил Паша. — Вчерашний день! Хотя некоторые вещи у них классные — «Йестедей». «Гёрл» и особенно «Йеллоу субмарин».
И вполголоса пропел на мелодию «Желтой подводной лодки»: «Мы делили красный апельсин, красный апельсин, красный апельсин, много нас, а он всего один, он всего один, он всего один…» Майя рассмеялась, а потом скромно спросила: «А у тебя есть кассеты с этими… ну, как их… с „Чигизханом“? Я бы послушала. Можно даже у тебя дома». Паша с большим сожалением покачал головой. А про себя решил: «Надо срочно покупать магнитофон, пусть даже самый простенький — „Весна“. И кассеты к нему с последними записями».
Но дело опять упиралось в деньги: «Весна-202» стоила целых сто восемьдесят рублей, кассеты (если, конечно, брать приличные, фирменные, а не советские, саморазваливающиеся) — по червонцу за штучку. Пока что таких денег у него не было. Значит, придется еще раз встретиться с Марком Абрамовичем и продать ему оставшиеся книжки.
Прозвенел последний звонок на сеанс, и гулявшие в фойе люди потянулись в зрительный зал. Им достались хорошие места, прямо в самом центре, и Майя с большим удовольствием смотрела фильм. Паша видел его уже как минимум три раза (в своей прошлой жизни), а потому немного скучал. В одном из самых напряженных моментов картины Майя взяла его за руку (якобы очень переживала за главных героев), но потом так и не отпустила. В общем, поход в кино прошел весьма удачно — все остались довольны.
Паша, само собой, проводил свою спутницу до дома — она жила недалеко от него, в одной из новых шестнадцатиэтажных башен. В подъезде Майя помялась немного, но подставила щечку для поцелуя. «Ну, уж нет! — подумал Паша. — Я тебе не пионер какой-нибудь, чтобы щечку слюнявить!» И поцеловал ее по-настоящему — в губы, да еще с засосом. Майя тихо пискнула, замерла от неожиданности, закрыла глаза, а потом, когда он наконец оторвался, посмотрела на него долгим, удивленным взглядом. В который ясно читался вопрос: «С каких это пор ты так умеешь? Где, а главное — с кем — научился?» Сама-то она, понятное дело, никаким опытом в любовных делах не обладала. Можно было смело предположить, что Майя только что получила первый в своей жизни настоящий, «взрослый» поцелуй.