Жуткая история Проспера Реддинга
Шрифт:
И она убежала.
«Да что это за поющая кость?» – пытался я крикнуть ей вслед, но рот как будто зашили. Просто поз… Просто поз… Про-сто-поз-воль-мне-проснуться!
ПРОСНИСЬ!
Эти слова прогрохотали внутри, заметались внутри головы и разбудили меня. Левая рука покрылась шрамами, шевелить ею даже чуть-чуть было больно так, что меня затошнило. Я зажмурился и попытался сделать глубокий вдох, потом еще раз, но, оказалось, что меня туго запеленали в колючие одеяла. Я отбросил их ногами, извиваясь в попытках избавиться от удушающей жары.
Из окна дул божественно прохладный сухой
Я с облегчением выдохнул и перевернулся на живот, уткнувшись лицом в подушку. И немного успокоился.
Я дома.
В безопасности.
В порядке.
Просто это был самый кошмарный из моих кошмаров. Но всего лишь кошмар. А потом я открыл глаза. И уставился в идеально круглые и неправдоподобно желтые глаза черного пушистого шарика.
– Что за хрень? – с трудом произнес я.
Шарик зашипел, показывая два острых, как у вампира, зуба, и вцепился когтями мне в грудь.
– Ой!
Тело оказалось быстрее мозга и дернулось от испуга. Пушистое создание быстро, как тень, метнулось под диван. Я упал на пол, подняв огромное облако пыли из коврика, лежавшего на полу. Я выкашливал легкие, чихал так, что это представляло реальную опасность для остатков мозгов, и ждал, когда исчезнут пятна перед глазами, и я наконец увижу, куда попал.
Прижав поврежденную руку к груди, я пытался дышать так, чтобы не было больно. Со свистом втягивая воздух между зубами, я осмотрелся.
Черт. Черт. Черт. Это не кошмар. Не кошмар!
Низкий и скошенный потолок ближе к центру становился чуть выше. Я бы не смог встать в полный рост у стены, но это было и не важно, ведь вдоль стен громоздились кучи хлама. Под темными балками стояла старая сломанная мебель. Ножку стола заменяла стопка старых толстых книг в кожаных переплетах. На стене висела спинка деревянного стула, по ней вились лозы, похожие на темные бархатные ленточки. Старые ящики платяного шкафа были забиты землей и в них росли какие-то мелкие травянистые растения, а на полках стояли бутылочки с мутными жидкостями желтого и коричневого цвета и медные кастрюльки.
У другой стены стояла подернутая паутиной прялка, рядом с ней – стол, заваленный книгами и бумагами, края которых загибались, как нестриженные ногти. Боковым зрением я заметил что-то кислотно-оранжевого цвета. Опустив глаза, я увидел, что на мне ярко-оранжевая рубашка. Совершенно точно не моя. Пытаясь разглядеть рисунок на ней, я вытянул правую руку.
Огромная скалящаяся тыква. Не знаю, что было уродливее: она или пушистые вязаные носки, согревавшие мне ноги. На правом было вышито «СЛАДОСТЬ», на левом – «ГАДОСТЬ». И трусы. Боксеры до колен с сотнями маленьких зеленых ведьм, парящих на метлах.
Но интереснее всего была аккуратная белая повязка чуть ниже левого локтя. Через нее проступило зловещее пятно засохшей крови. Это было похоже на то, как вчера красные чернила просачивались сквозь ту книгу.
Воспоминания прошлой ночи возвращались всполохами огня и дыма: книга, нож, голос, незнакомец… И…
Прю! Я встал на колени, прижимая дрожащую руку к груди, и очень, очень, очень сильно постарался сдержать тошноту. Это не мой дом и не дом бабушки. И если я здесь, то где Прю? Схватил ли незнакомец и ее?
Мои ноги тряслись, но я все-таки поднялся, опираясь о пыльно-голубой диван, с которого умудрился свалиться. В открытые окна и щели в стене пробивался дикий плющ с улицы, словно в надежде погреться. Его листья пожухли осенью, ветки, как вены, бежали по темным деревянным стенам. Некоторое время я смотрел на них, пытаясь понять, как нарисовать их той краской, которую я прятал в коробке под кроватью. Заходящее солнце залило комнату цветом чистейшего сидра. Краски так заиграли, что даже сажа в старом, уставленном свечами камине, почти заискрилась.
У другой стены комнаты стояло треснутое зеркало в пыльной позолоченной раме. Я похромал к нему, спотыкаясь о горы одежды и переполненные черные мусорные мешки, стоящие у стены. Когда я, наконец, дошел, то некоторое время недоумевал, пока не понял, что смотрю на себя.
На щеке у меня красовался синяк – лилово-черный, с прозеленью. Я ткнул в него пальцем и сразу же пожалел, но дело было даже не в нем. Волосы торчали в разные стороны, и я был похож на нахохлившегося вороненка. Я повернулся в поисках воды или расчески, чтобы привести прическу в порядок, и понял: я же совсем не знаю, где я нахожусь. То, как я выглядел или был одет, не имело никакого значения, потому что существовала вероятность (хоть и небольшая), что меня скоро убьют. Дело в том, что каждый Реддинг чем-то да прославился. И я буду тем Реддингом, который умер в костюме гигантской тыквы.
Надо выбираться отсюда. Я с трудом перешагнул через старую метлу, стоявшую у книжного шкафа. Казалось, что шкаф вот-вот извергнет тысячи измятых рваных страниц. Резная деревянная ручка метлы была гладкой, а вместо прутьев был пучок старой соломы, перевязанной веревкой.
Подумав, что, в случае нападения, придется отбиваться чем-то похожим на засохший парик, я решил взять медную кастрюльку.
Две узкие кровати были сдвинуты вместе буквой «Г» в другом углу комнаты, рядом с горой старых кожаных чемоданов, которая отделяла комнату от маленькой кухни. Если, конечно, раковину, металлический столик на колесах, очень маленький холодильник и микроволновку можно считать кухней.
Пушистый шарик снова зашипел из-под дивана. Я видел только его большие круглые сверкающие глаза.
– Ну что, – неубедительно пробормотал я. – Ты мне тоже не очень нравишься, так что…
Он наклонил голову, и я подумал о гигантской пантере из своих снов. Но котенок был таким маленьким и таким пушистым, что был похож на комок шерсти, которым могло чихнуть чудовище из моих кошмаров.
Шершавые половицы скрипели под ногами. Я перестал чувствовать сладкий запах морозного воздуха и запахи цветов и трав, которые сушились на столе. Теперь противно пахло плесенью, пылью и прокисшим молоком. Сквозняк закружил на полу одинокий красный лист, и он затанцевал на старой плетеной циновке вместе с клочком газеты.