Жуткий Новый год. Крампус, йольский кот и другая зимняя нечисть со всего мира
Шрифт:
– Не вернется Настя, померзнет, – Матрена говорит. – Вот и поделом ей. А тебя за Ивана выдадим.
А тем временем совсем холодно Настеньке под елкой. Варежек не дали ей мачеха с сестрицей неродной, шапки не дали; в одном тулупчике замерзает девушка. Ноженек уже не чувствует, рученек не чувствует…
Да и сказала в сердцах:
– Разве я много для себя просила? Разве мало по дому делала? Только и желаний было – стать в своем доме хозяйкой, так и этого не дозволила мне мачеха. Попрошусь к Морозко в ледяной терем, отдам ему душу бессмертную,
Тут ее Морозко и услышал.
Побродил кругами, потрещал ветвями. Принюхался к человеческому теплу.
И так подошел, и эдак. Да и надумал:
– Здравствуй, девица! Тепло ли тебе в лесу нынче?
– Здравствуй, батюшка Морозко, – Настенька отвечает. – Холодно мне, несчастной, погибаю. Послали меня, да не за хворостом, а на верную смерть…
– Вижу, холодно! Так что же ты пошла?
– А как не пойти? За дверь меня выставили, варежек не дали, шапки не дали… Слушалась я мачеху, слушалась батюшку, по дому работала, не перечила…
– Экая ты безропотная! Вот держи – мех тебе даю, да полотно, да нитки серебряные. Расшей мне шапку к праздникам!
Кивнула Настенька и за работу принялась. Шила она ладно и узоров для вышивки знала предостаточно. Дай, думает, попробую Морозко задобрить: если к себе в терем не возьмет, так хоть замерзнуть даст быстро, чтобы не мучиться.
Споро работает Настенька – на пальчики подует и дальше шьет. Долго ли, коротко ли, а готова шапка!
– Что же, – Морозко говорит, – вижу, достойна ты в моих палатах жить и хозяйкой в них сделаться. А еще будешь по лесу со мной ходить, порядки наводить, людей пугать, землю снегом укрывать. Только спать тебе одиннадцать месяцев, а по миру гулять один всего, самый темный да суровый. Зато и стариться не будешь. Согласна?
– Согласна я, Морозко.
Коснулся Морозко Настеньки…
И встала уже не Настенька, а дева снежная да ледяная. Замерзла она, и душа ее замерзла, точно ее и не было.
В пояс поклонилась она Морозке:
– Спасибо тебе, Трескун-Студенец, что в царство свое принял. Буду твоей помощницей верной: в избе порядок удержу, на земле холод лютый устрою. Ни одна живая душа через наш лес не пройдет. Только теперь обидно мне стало за сердце и душу человеческую, горячую. Увидела я, как помыкала мной мачеха, а батюшка не заступался, не щадил. Что делать станем?
– Чего б не повеселиться, – Морозко отвечает, а у самого глаза синим огнем загорелись. По нраву ему такая дева. – Пойдем в деревню. Там и мужик, батюшка твой, уж приехал да слезы по тебе льет.
Легкими тенями серебряными заскользили Морозко с Настенькой. Развились ее косы девичьи, сделались белыми и долгими, точно борода Морозкина. Трещит, стучит холод по деревьям, метет поземка, ни зги не видно.
Вот и дом – окошки теплом и светом сияют. А в доме мужик да Матрена с Марфушей Настеньку оплакивают.
– Предупреждала я ее: не ходи в лес за хворостом, – Матрена говорит, врет как по писаному, – много его у нас, так нет, встала да пошла, не уберегла я ее…
Тут Настенька в дверь и постучалась:
– Вернулась я, мачеха. Пусти в дом.
Бросился мужик к двери, а Матрена его не пускает:
– Не может это Настя быть! Морок это, служанка Студенца пришла, убить нас, огонь в очаге погасить! Не выжить человеку в лесу зимой!
– Я голос Настенькин слышу! – мужик кричит. – Открою дверь!
Да и распахнул в сени дверь настежь.
Заходит Настя… Лицом бела, ростом словно выше сделалась, тулупчик в роскошную шубу превратился, бриллиантами усаженную.
– Здравствуйте, – говорит, – милые. Вот и я из леса вернулась. Только не обессудьте, без хвороста я. Зато не одна пришла.
Сунулась Марфуша – шубка ей уж больно понравилась. А Матрена не пускает, кричит:
– Клади скорее дрова в очаг да хворост, не видишь, замерзла девка и Морозко в дом привела! Нежить она теперь!
Только Марфуша привыкла сиднем сидеть, ничего не делать. Начала отпираться, а огонь-то тем временем гаснет…
Мужик заголосил:
– Ты прости меня, Настенька, что не заступался за тебя! Прости, что помыкала тобой Матрена! Не держи зла, отступи за порог, не губи и наши души!
Иллюстрация к сказке «Снегурочка». Г. Нарбут, 1906 г.
Российская государственная библиотека
– А за меня кто заступился? – Настенька спрашивает, и голос ее как свирель серебряная звучит.
Обомлели мужик да Матрена – а от двери-то по углам, по стенам как пошла изморозь. И красивая такая, узоры точно бриллиантовые. Заскрипела изба, затрещала от венца до кровли; стали лучины да светильники масляные гаснуть…
Начали все втроем дрова в печь кидать – а дрова не занимаются. И по ним точно морозные узоры, по поленьям. За окошками с крыши сосульки свесились, опускаются вниз, срастаются меж собой в ледяную стену, оковывают избу, будто панцирем.
А Морозко по крыше скачет, хохочет: любо ему, что Настеньке своих не жалко.
– Спаси, Настенька, – мужик кричит, – прости, доченька, ошибся я, не понял, как тебе плохо тут было, не губи живые души!
– А мою душу кто спас? – Настенька спрашивает. – Не жить мне счастливой за Иваном-кузнецом, нет у меня больше ни батюшки, ни мачехи, ни сестрицы названой – стала я Морозкиной, девкой студеной да снежной.
Завыл в трубе ветер, легли на пол снежные косы, точно тут и не жили никогда люди. Замычал в стойле скот, залаяли собаки – да и стихло все.
Ехал мимо на розвальнях Иван, кузнец-молодец… Остановил телегу да остолбенел. Ни единого огонька не горит в избе, где Настенька жила, ни свинья не хрюкает, ни коза не блеет. Побледнел Иван, схватил скорее с телеги огниво, высек огонь, намотал сена на палку и в избу бросился.