Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси
Шрифт:
В их парке было небольшое здание, прозванное «Гербарием»; оно походило на оранжерею и стояло симметрично ей. В нем находился гербарий фирмы Дювиль; а еще там были коллекция, включавшая множество редких растений и минералов, образцы древесины, камней, окаменелостей, и библиотека книг по ботанике. В здании этом было только одно помещение, длинное и загадочное; в нем постоянно пахло сухими листьями, сигарами и бумагой. Это был своего рода музей, совмещенный с лабораторией, где г-н Дювиль проводил воскресные дни и досуг. Обычно жена его туда не заходила. Но в тот день она оказалась там. Она стояла и смотрела, как муж укладывает в пресс растения, когда туда же зашел Луи.
— Ну и лицо у тебя! — сказал со смехом отец. — Вот уж поистине преисполненный печали жених.
— Она
— Уехала? Уже? Катастрофа! Может, дядюшка знает, где ее найти! Надо обязательно разыскать ее, — вскричала г-жа Дювиль.
На нее жалко было смотреть. Сын успокаивал ее, хотя и сам был расстроен крайне — любовь внушала ему одновременно и доверие, и отчаяние. До этого любовные похождения его были легкими и доставляли ему только удовольствия, а теперь он был обеспокоен.
На следующий день, как раз когда он говорил своему отцу: «Я думаю о ней, но не могу вспомнить ее. Может, это признак того, что она меня позабыла», принесли телеграмму, в которой были слова: «Приезжайте, жду». И он уехал.
Г-жа Дювиль воспользовалась его отъездом, чтобы навести порядок в доме. С помощью прислуги и эконома она составила список вещей, провела настоящую инвентаризацию. Пооткрывали все шкафы, вынесли в прихожую кипы белья, на лестницу выставили тарелки, рюмки и бокалы, повсюду лежали столовые приборы. «Если хочешь навести порядок, надо сперва устроить беспорядок», — говорила она. Малярам, которые обновляли комнаты, отведенные для молодых, она кричала: «Торопитесь! Не хочу запаха краски. Осенью от него мрачное настроение. Если бы весной — другое дело!» На первом этаже работали обойщики. В доме негде было присесть. Г-н Дювиль воспользовался этим обстоятельством и допоздна засиживался в «Гербарии» или в бюро фирмы.
Г-жа Дювиль организовывала обеды за малыми столами, вызывала настройщика рояля, рассылала телеграммы с приглашением оркестров, бегала то в церковь, то к кондитеру, а мужу повторяла:
— Главное, чтобы 22-го было полнолуние. Это всегда очень эффектно.
— Увы, я не могу изменить ход небесных светил, — отвечал он, а 22 октября, в день святой Алодии, луна будет только в первой четверти.
— Некоторые все могут устроить, надо только усердно помолиться, и все получится. Ты забываешь, что на свете есть чудеса! — отвечала она. Г-н Дювиль, действительно, о них совсем забыл.
Немногим больше, чем через неделю после отъезда сына отец получил от него письмо, опущенное в Париже, и в тот же день — письмо от Зарагира, из Амстердама. Тот писал: «Я счастлив за тебя, за Луи и его матушку. Обнимаю всех троих. Невеста-то хоть красивая? Приеду 20-го и пробуду у вас несколько дней».
Что касается Луи, то он описывал, как его встретили будущие тесть и теща. «Эти люди не похожи на нас с тобой. Они холодны, чопорны и, хотя довольно молоды годами, выглядят как старики. В любую эпоху и в любую погоду они способны вызывать только антипатию. Их сын и его жена похожи на них. Тебе они не понравятся, от мамы они придут в ужас, и мне жаль их дочь, прожившую с ними семь лет, слушая упреки в свой адрес за то, что она осталась вдовой. Я не пишу о ней, потому, что ты все понимаешь, и еще потому, что если бы писал, то у меня не осталось бы секретов. Похоже, что любовь не излечила ее от долгой печали. Она нуждается в ласке и уходе, как те раненые растения, что выживают лишь благодаря постоянному вниманию, но зато их первый цветок приносит радость в награду за милосердие». Луи Дювиль писал также своему дорогому папочке, что хотел бы отвезти невесту в Париж, чтобы она могла одеться у модных портных, но что ее родители воспротивились этому. «Я снял с нее мерки и заказываю ей платья по моему вкусу. Она увидит их в Вальронсе. Никогда еще мне не было так весело в Париже».
Г-н Дювиль прочел это письмо жене. Всем соседям от нее стало известно, что на невесте будет платье на цыганский манер из золотистого муслина с воланами. Сама же невеста, узнав об этом тоже из письма, смеялась одна в своей комнатке, представив себе, какое лицо будет у родителей, когда они увидят на ней такое экстравагантное платье.
Нужно ли говорить, что эта молодая особа давала некоторые основания ее окружению держаться от нее подальше? Ее неторопливые взгляды, ее манера поворачивать голову, мантилья по воскресеньям и все то, что родители ее осуждали, называя обобщенно «испанским кокетством», смущали покой не одной крепкой семьи. Делая вид, что ей ничего не ведомо о порождаемых ею вспышках чувств, она как бы намекала на готовность сблизиться, никогда, однако, себя не компрометируя. Подобная игра ее объяснялась скорее всего желанием как-то развеяться и избавиться от тоски одиночества. А в том, как она держала перед собой скипетр иллюзий, было даже нечто, отдаляющее ее от людей. Ее сдержанность притягивали к ней мужчин, а это никак не могло понравиться женщинам. Ни в чем упрекнуть ее они не могли, но недоверие тем не менее к ней питали. А при этом у нее было доброе сердце, и она была способна любить.
Луи вернулся в Вальронс только 4 октября. Невеста приехала 18-го утром, вместе с родителями, братом и его женой, а 20-го вечером на машине подъехал увешанный подарками г-н Зарагир, высокий красавец, прекрасный как ясный день. Дверь гостиной распахнулась, и появился он, внушительный, свободный, с высоким лбом, овеянным ветрами приключений. Те, кто его еще ни разу не видели, сразу прониклись сознанием значительности этой личности. Он здоровался, обнимал, целовал руки, и все его движения свидетельствовали, что он чувствует себя превосходно, что друзья ему дороги и что ему приятно выражать им свою любовь. Невеста, приготовленная беседами о нем полюбить его, его полюбила. Он же полюбовался ею, отпустил родителям комплимент по поводу того, что они произвели на свет такую дочку, а Луи Дювиля поздравил с такой прекрасной победой.
В тот вечер за ужином в Вальронсе были только супруги Дювиль с сыном, невеста и ее семья, полковник и Зарагир. Грандиозные и шумные приемы, так тщательно подготовленные хозяйкой дома, должны были начаться лишь на следующий день, однако чтобы создать у гостей праздничное настроение, она приказала зажечь в столовой свечи. Внешность присутствующих от этого, естественно, выигрывала. Особенно такое освещение смягчало унылые лица родственников невесты. Им не понравилось, что дочка получила от жениха лишь скромный золотой перстень с топазом, и они с недоверием приглядывались к нему, подозревая, что он не так богат, как хочет выглядеть. Их угрюмость делала общее радостное настроение немного менее радостным, и за столом царила тишина, которую первым нарушил полковник. Залюбовавшись цветами, украшавшими стол, он не выдержал и воскликнул:
— Черт побери, ну и цветы!
— Да, природа часто преподносит нам удивительнейшие сюрпризы, — сказал г-н Зарагир. — Ее воображение явно превосходит человеческое воображение.
— Простейший цветок бросает вызов всем претензиям людей с их изобретениями в области механики, — заявил г-н Дювиль. — Машины рождаются уже устаревшими, отставшими, вышедшими из моды, и даже находясь в движении, они инертны, тогда как неподвижные растения гордо проходят сквозь века со скоростью мимолетных видений. Ничто не может сравняться с цветком в новизне и одновременно в древности.
Полковник тут что-то заметил по поводу японских деревьев, от которых ему нетрудно оказалось перейти к русско-японской войне 1905 года. Благодаря его болтовне и репликам его собеседников первая часть ужина прошла довольно оживленно. Настоящее веселье наступило, когда перед десертом Луи встал и надел на палец невесте перстень с крупным рубином. Она поцеловала жениха. Глаза ее, столь многоопытные в выражении любви, затуманились слезами радости, и она обошла стол, то и дело кладя руку на скатерть между сидящими и повторяя: «Вы только посмотрите!» Ее родители признали в этом подарке доказательство внушительного состояния, которое призвана была разделить недооцененная ими дочь. Понимая, что пришло время сблизиться с ней и проявить родственные чувства, они оживились, их лица из вытянутых сделались круглыми, и они без зазрения совести стали разыгрывать комедию горячих чувств.