Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси
Шрифт:
Еще до начала ужина Луи Дювиль показал г-ну Зарагиру обручальное кольцо и прочие драгоценности, которые он собирался вручить невесте на следующий день.
— Пусть у нее будет два сюрприза, — сказал г-н Зарагир. — У каждого из нас будет своя минута удовольствия вручать подарки. Мне не терпится вручить вам обоим кое-какие безделушки.
Он вышел из-за стола и принес молодоженам поднос с несколькими шкатулками.
— О! Это все нам? — воскликнули те.
Подарки г-на Зарагира были бирюза и бриллианты в золотой оправе. В коробочках лежали браслеты, броши, запонки, но особым великолепием поражало прекрасное ожерелье в виде переплетающихся заглавных букв, составляющих целую фразу: «Боги вам это предназначили,
— Ах, какая прелесть! Сколько прелестных вещей! Великолепно! Это слишком, слишком красиво! Спасибо, спасибо!
Невеста взяла ожерелье и протянула его г-ну Зарагиру со словами: «Наденьте первым». Луи и его отец поаплодировали этому жесту. Тогда Зарагир надел колье на шею невесты, и все услышали щелчок застежки.
— Ваше счастье составит мое счастье, будьте счастливы, — сказал он ей.
Неожиданно из сада послышались аккорды музыки. Раздвинув шторы, все увидели в дыму бенгальских огней четырех юношей и четырех девушек, которые пели, аккомпанируя себе на гитарах и скрипках.
Г-н Дювиль открыл окно и крикнул им:
— Там холодно, идите сюда!
Музыканты отвечали, что просто хотели исполнить серенаду молодоженам. На самом же деле юношам было любопытно взглянуть на женщину, ради которой Луи отказался от холостяцкой жизни, а девушки пришли только из-за г-на Зарагира. Ему нравилась их шумливость, он с удовольствием отвечал на их вопросы и смеялся вместе с ними. Он был их другом, они обступили его со всех сторон. Он занялся ими, отчего невеста в глубине души почувствовала нечто вроде ревности. Потом юноши взялись за свои скрипки, а девушки — за гитары. Все уселись, чтобы их послушать, а невеста отвела Зарагира в темный угол гостиной.
— Вы напоминаете мне какое-то мое воображаемое воспоминание, — сообщила она ему.
— Воображаемое воспоминание? Вы тоже для меня являетесь таким воспоминанием, — ответил он.
Подобно тому, как он очаровывал многих женщин особым сочетанием присутствия и своеобразной отчужденности, что оказывается обычно самой опасной приманкой, ее он притягивал к себе какой-то определенной неопределенностью, чем-то абсолютным, что называют обаянием и что составляет, возможно, гений души. Ее тянуло к нему все, что было в нем неуловимого и, подталкиваемая неприязнью к юным музыкантшам, в обществе которых ему было хорошо, она хотела, чтобы он предпочитал ее всем остальным.
— Да, воображаемое воспоминание, — повторила она, вновь очаровав его своим акцентом.
Праздничный вечер заканчивался долгими объятиями и поцелуями, а между тем в воображении г-на Зарагира поселился и никак не желал его покидать некий образ. Пожелав спокойной ночи обитателям Вальронса, он пошел прогуляться один по парку.
Мечты способны опьянять. И он было размечтался, но потом спохватился, проанализировал свои чувства и возмутился ими. Понемногу сердце его успокоилось. Обычно не склонный поддаваться капризам, он решил, что сейчас стал именно игрушкой каприза, решил, что сумел разгадать интригу последнего, и, успокоившись, вернулся в дом, погасил всюду свет и поднялся в свою комнату.
Г-жа Дювиль попросила полковника пригласить на следующий день невесту и ее семью пообедать у него.
— Задержи их в Дантеле как можно дольше, — сказала она.
Это был канун свадьбы. Г-н Дювиль с сыном должны были обедать в городе с г-ном Зарагиром; таким образом в Вальронсе никого не оставалось, и она могла свободно заниматься последними приготовлениями к торжеству.
Зарагир испытывал угрызения совести. Мысль о том, что он полюбил невесту Луи, вызывала в нем отвращение, он презирал себя и переносил это чувство на нее. «Как она смеет мне нравиться? Это — бессердечная женщина. В том, что я ее полюбил, виновата она. Я предпочел бы скорее умереть, чем прикоснуться к ней», — думал он и в то утро смотрел на нее без каких-либо эмоций. Выходя из дома, она сказала:
— Я сейчас еду в Дантель. Ведь можно любить, не развлекаясь, вот я и люблю дядюшку, но скучаю у него. Дни там тянутся бесконечно. Почему бы вам не приехать и не освободить меня?
— Я приеду, — ответил г-н Зарагир.
Во время обеда с Дювилями, он сказал им об этом своем намерении, которое они оба просто не могли не одобрить, так что после обеда отец и сын направились к себе в офис, а он поехал в Дантель за невестой.
Полковник впервые принимал его у себя, и поэтому показал ему весь свой старинный дом, где царил образцовый порядок. Стены его были обтянуты хлопчатобумажной тканью с восточным орнаментом, весьма модной в прошлом веке. На этом условно-декоративном фоне выделялись сюжеты времен Первой и Второй империй: картины, запечатлевшие переправу через Березину и атаку кирасиров при Решоффене, полотно «Дедушка и дурные вести» Нильса Форсберга, а рядом — рисунки Джорджа Скотта и Бернара Нодена с изображением солдат 1914 года. Воинская честь, дух самопожертвования и верности долгу явно ценились в этом доме патриота превыше всего. Зарагир находил все, что видел прекрасным, а невеста, сопровождавшая его по всем комнатам, восхищалась всем, чем восхищался он.
— Ах! — восклицала она время от времени.
— Скоро стемнеет, — сказал ей г-н Зарагир, — по-моему, пора возвращаться.
— Ну съеште хотя бы пирожное с какао, — воскликнул полковник.
Г-н Зарагир не захотел огорчать его и во время полдника побеседовал с родственниками невесты о проделанном ими путешествии. Все, о чем он говорил, было необычайным. Мужчинам было с ним интересно, он очень нравился женщинам, и когда он встал из-за стола, чтобы отправиться в путь, все пожалели и повздыхали об этом.
— Вы знаете красивые места в наших краях, а у племянницы о них нет ни малейшего представления, — сказал ему полковник. — Прокатите ее по верхней дороге; оттуда открывается чудесный вид, особенно осенью. Отсюда до Вальронса немного больше часа езды. У этой дороги один-единственный недостаток — когда едешь по ней, непременно опаздываешь.
Племянница поцеловала полковника, г-н Зарагир пропустил ее вперед на крыльце, куда вышла вся семья посмотреть, как они садятся в машину.
Проехав совсем немного, г-н Зарагир почувствовал желание отвезти невесту обратно к дядюшке. Ехали они молча, но каждый угадывал мысли другого, поскольку под внешним спокойствием у обоих медленно разгоралось пламя страсти. И мысли, и смущение их были одинакового происхождения, и одинаковая честность заставляла их быть настороже. У них не было желания любить друг друга. Они этого совсем не хотели. У невесты в ушах еще стоял шум вчерашнего предсвадебного застолья, она слышала гул голосов, поздравления, пожелания счастья. Она машинально крутила на пальце обручальное кольцо, мысленно призывала на помощь Луи и думала, что все еще принадлежит ему.
Г-н Зарагир вел машину все быстрее и быстрее, отчего их езда напоминала какое-то бегство, бегство неизвестно от кого и от чего. Из-за этого на повороте, в вираже, в который г-н Зарагир вошел не снижая скорости, невеста вскрикнула и ее бросило к нему. Он остановил машину.
— Вы испугались, извините, пожалуйста.
— Да, испугалась, думала прямо сейчас умру.
— Умру… какое чудное слово, — произнес он, и она взглянула на него. Их взгляды встретились, стали глубокими-глубокими, признались в тайне, которую не желали выдавать уста. Испугавшись того, о чем оба догадывались, они, однако, быстро овладели собой.