Жюльетта
Шрифт:
Когда мы утолили первые страсти, молодые женщины обступили нас полукругом; перед ними спустились на колени маленькие девочки, одетые в татарские одежды, и начали демонстрировать нам прекраснейшее собрание ягодиц юных матерей.
– Какие превосходные задницы, не правда ли? – сказал Франкавилла.. которого в это время не спеша содомировал устрашающих размеров член. – Но, к сожалению, они предназначены для жертвоприношения, и я не рекомендую вам слишком увлекаться ими... Однако прошу вас полюбоваться, как гордо посажены эти ягодицы, как безупречно они белы. Далее жаль, что им придется вынести предстоящие муки...
Девочки поднялись с колен и исчезли; их сменили двенадцать мужчин около тридцати пяти
Никогда за всю свою жизнь я не видела такой порки – ни такой безжалостной, ни такой обстоятельной, потому что от шеи до пят на их телах не осталось живого места; вопли несчастных были слышны, наверное, за несколько лье окрест, но преступление совершалось совершенно открыто, и никто даже не подумал о том, чтобы заглушить их. Четверо женщин упали без сознания, но их тут же пинками подняли на ноги. После этого их повернули к нам спиной, демонстрируя двенадцать сплошных ран, и отпустили.
Вслед за тем началась общая суматоха; палачи и жертвы сбились в кучу и, толкая друг друга, сбежали с помоста; одни спешили заменить шестерых наших содомитов, другие лихорадочно искали своих отпрысков. Они поднимали их, бережно прижимали к себе, целовали дрожащими губами, кормили грудью, и вместе с пересохшим молоком младенцы жадно сглатывали лившиеся из глаз материнские слезы. К стыду своему должна признаться, друзья мои, что эта жуткая сцена, составлявшая резкий контраст с нашими, не менее сильными эмоциями, заставила меня испытать два оргазма, и я забилась в конвульсиях, извиваясь на толстенном колу, который обрабатывал мне зад.
Но передышка была недолгой; в комнату ворвалась следующая дюжина головорезов ещё более жуткой наружности, чем первая, изрыгая дикие вопли и проклятия, размахивая тяжелыми бичами. Они опять оторвали детей от материнской груди и бросили их на пол ещё с большей силой, чем в первый раз, в результате чего несколько крошечных черепов раскололись о дощатый настил нашего амфитеатра; потом снова затащили женщин на соседнее возвышение, и на этот раз град ударов обрушился на переднюю часть тела бедных матерей, прежде всего на нежные, полные молока, груди. Вскоре эти сладкие, трепетные и возбуждающие полушария, разрываемые хлыстами превратились в жуткое месиво молока и крови, и эта смесь фонтанами разбрызгивалась по комнате. Потом варвары перенесли удары ниже и с прежней яростью и силой принялись терзать живот, промежность, добрались до самого сокровенного места, перешли к бедрам и превратили всех в окровавленные куски мяса. Между тем мы продолжали наслаждаться, испытывая неземное удовольствие, которое можно получить лишь при виде чужих страданий. Мучители снова отпустили истерзанных женщин, чтобы прийти на помощь своим обмякшим и выжатым до капли коллегам, ублажавшим наши неуемные зады. Матери кинулись к своим детям – орущим и изувеченным, согревая их пылкими поцелуями и утешая нежными словами, и в своей радости, кажется, забыли о недавних муках; но распахнулась дверь, и ворвались ещё двенадцать злодеев, страшнее и свирепее которых трудно себе представить.
Эти чудовища, похожие на прислужников Плутона, схватили младенцев – теперь уже в самый последний раз, – разрубили на куски огромными кинжалами и бросили останки к нашим ногам; затем собрали обезумевших от ужаса матерей в середине арены и устроили такую бойню, что в воздухе долго ещё стоял сладковатый запах крови; потом, покрытые липкой кровью, отшвырнули в сторону наших содомитов, заняли их место и принялись содомировать нас, рыча от вожделения и удовольствия.
– Это был незабываемый спектакль, – проникновенно и благодарно сказала я Франкавилле, когда мы, обессиленные от долгой и жуткой оргии, выходили из этого ада.
– А вот ваша подруга, кажется, ещё не насытилась, – заметил князь, оглянувшись на Клервиль, которая сосредоточенно переворачивала трупы, оставшиеся на поле битвы, и разглядывала их ужасные раны.
– Клянусь влагалищем, – задумчиво, будто про себя, бормотала она, – вид смерти никогда не надоедает. Только безумно жаль, что невозможно наслаждаться подобными утехами каждые четверть часа.
На этом празднество закончилось. Нас, едва державшихся на ногах, усадили в карету, доставили обратно во дворец князя, где после теплой ароматической ванны напоили горячим мясным бульоном, уложили в постель, и двенадцать часов спустя мы были готовы, если бы потребовалось, повторить все с начала.
Отдохнув от тяжких трудов, мы решили продолжить путешествие и из Неаполя направились на восток вдоль побережья. Если вас утомили длинные описания окружающих красот, я буду перемежать их рассказами о своих плотских впечатлениях, тогда читатель, подогрев воображение сладострастными эпизодами, с удовольствием переведет дух, усладит взор мирными картинами природы и сполна насладится повествованием, в котором, кстати, нет ни слова вымысла.
Вот так же и путешественник, спустившийся в долину и уставший от грандиозного пейзажа, не дававшего ему ни минуты отдыха во время поездки через Альпы, с облегчением видит перед собой цветущие долины с мягкими контурами виноградников и вязов, которые свидетельствуют о праздничном настроении Природы.
Итак, через неделю после незабываемой оргии в доме князя мы в сопровождении проводника, которого дал нам король вместе с самыми восторженными рекомендательными письмами, отправились в дорогу.
А перед тем мы обстоятельно осмотрели замок Фердинанда в Портичи. До тех пор мы видели только его будуары. Но в нем был ещё и музей, и Фердинанд сам показал его нам. Эта огромная коллекция – осмелюсь сказать, самая любопытная и изысканная в мире – располагается в четырнадцати комнатах на одном этаже. Осмотр ее чрезвычайно утомил меня: я ни разу не присела, мозг мой находился в постоянном напряжении, равно как и глаза, и к тому времени, когда мы перешли в последний зал, все слилось передо мной в одно большое яркое пятно.
В другом крыле замка мы получили большое удовольствие от полотен, откопанных в Гераклануме и других городах, погребённых под лавой Везувия.
Во всех картинах я заметила одну общую черту: буйство поз и положений, которые бросают вызов естественным возможностям человека и говорят о необыкновенной гибкости жителей этой страны или об их извращенном воображении. Среди всех шедевров меня сразу привлекла смелая попытка показать сатира, совокупляющегося с козой, – удивительное произведение искусства, великолепное по замыслу и поразительное по точности деталей.
– Какой полет мысли, сколько здесь сладострастия – прокомментировал Фердинанд. – Между прочим, этот способ у нас широко распространен, я ведь неаполитанец, я сам пробовал его и не скрываю, что получил редчайшее удовольствие.
– Могу себе представить, – откликнулась Клервиль, – я столько раз мечтала об этом, и только ради этого хотела бы сделаться мужчиной.
– А знаете, мадам, любая женщина может без труда совокупляться с большой собакой, – сказал король, хотя мы к без него давно знали это. – Моя Шарлотта не раз испытала это блаженство и до сих пор с восторгом вспоминает его.