Жюльетта
Шрифт:
– Вряд ли, – ответила я, чувствуя, что алчность, любовь к золоту вытеснили все прочие чувства из моего сердца. – Двадцать тысяч, и вы забираете их двоих.
– Однако, – напомнил мне Корделли, – я уже купил одну за тысячу.
– Считайте, что сделка не состоялась; я продаю их вместе или не продаю совсем, но дешевле не уступлю.
– Я могу только одобрить решение моей подруги, – вставила Дюран, – и меня удивляет, что она так дешево продает столь восхитительные предметы.
– Я обожаю эту девочку, и кому же я отдаю ее? Негодяю, который собирается ее убить!
– Вы правы, – согласился итальянец, – и смерть ее будет
– За такое удовольствие надо платить, синьор. Решайтесь скорее, иначе жалость вползет в моё сердце, и вы останетесь ни с чем.
– Да, ваш товар дороговат, мадемуазель, – задумчиво пробормотал торговец, – но чёрт меня побери! Вы застали меня в тот момент, когда похоть перевешивает разум. Передайте эту бумагу моему доверенному, и он тут же выдаст вам требуемую сумму. А тем временем позвольте взглянуть на другую девушку.
– Мерзавка, – прошептала я своей подруге, – это снова твоя работа. Ты, кажется, вознамерилась лишить меня всего, что у меня есть.
– Виной тому только моя любовь, Жюльетта; но ты никогда не пожалеешь об этом, ибо я заменю тебе целый мир. И она отправилась за деньгами. Я вызвала Элизу.
– Очаровательное создание! – воскликнул распутник, увидев ее. – Неудивительно, что вы запрашиваете такую цену за свой товар.
Он торопливо начал раздевать девушку, и восторгу его не было предела, когда перед ним предстали все ее прелести. Он решил, что такой изящный, будто отлитый гениальным скульптором зад требует более тщательного осмотра; он долго и сосредоточенно целовал его, раздвигал ягодицы, щекотал языком отверстие, вставил туда член, потом снова целовал, не в силах оторваться от прекраснейшего предмета.
– Позовите сюда вторую, я хочу сравнить их.
Появилась Раймонда, разделась и предоставила свое тело для осмотра. Вы не представляете, с какой тщательностью происходила эта процедура, в особенности придирчиво были обследованы ягодицы. Пока покупатель был поглощен своим занятием, я взяла в руку его орган и начала медленно поглаживать его; скоро он встрепенулся, отвердел, и Корделли принялся содомировать Элизу, награждая увесистыми шлепками меня и Раймонду.
– По правде говоря, я не могу решить, какая из них лучше, – признался он мне по секрету, – обе они великолепны. И обе будут умирать долго и мучительно.
– Чей зад, по-вашему, лучше? – полюбопытствовала я.
– Конечно, Раймонды, в том нет никакого сомнения, – ответил он, с чувством поцеловав обладательницу предмета, который имел в виду.
– Я хочу сказать, что в ее потрохах теплее и уютнее... А ну-ка, Жюльетта, ложитесь на кровать, – вдруг заявил ненасытный монстр, – я попробую и вашу задницу.
С одной стороны он поставил Элизу, с другой – Раймонду, и, содомируя меня, мял и щипал им ягодицы. Потом неожиданно остановился и с сожалением проговорил:
– Достаточно, иначе я кончу. А нам надо отправляться в дорогу.
Девушки пошли готовиться к поездке.
– Скажите честно, – спросила я, когда осталась наедине с итальянцем, – это моя подруга надоумила вас выбрать Раймонду, не так ли?
– Не буду скрывать, что она очень хочет ее смерти.
– Вот мерзавка! Это от ревности, впрочем, причина достаточно уважительная. Но не беспокойтесь: я решила твердо, и обе эти твари должны претерпеть адские муки. – Говоря эти слова, я как бы невзначай начала ласкать ему член, прижимая его к своей груди и щекоча пальцем анус. – А можно узнать, какую пытку вы для них приготовили?
– Боитесь, что она будет слишком жестокой?
– Если бы я была на вашем месте, их страдания превзошли бы все, что может придумать человеческое воображение.
– Вы восхитительная женщина... Я люблю таких; настоящие женщины всегда более жестоки, чем мужчины, если дают волю всем своим чувствам.
– За этим кроются вполне естественные причины, – заметила я, – их органы устроены гораздо тоньше, а чувствительность их намного выше; бесчувственное существо не может быть жестоким.
– Совершенно верно; к тому же обладая живым воображением, женщина не может удержаться от излишеств и извращений, вот почему в злодействе она заходит дальше, чем мужчина. Случись где-нибудь дуэль, гладиаторские бои или публичная казнь, женщины валом валят поглядеть на это зрелище, и среди зевак вы всегда найдете в десять раз больше женщин, нежели мужчин. Между прочим, – добавил торговец, – многие глупцы, обманутые этим болезненным любопытством, не могут понять, что крайности всегда сходятся, что его источником является врожденная жестокость.
– Это потому, что сама по себе жестокость есть продолжение чувствительности, и великие злодеяния, которые мы совершаем, в значительной мере проистекают из чувствительности нашей души.
– Вашими устами, дорогая, говорит сама истина. Поцелуйте меня, поцелуйте сильнее; я восхищен вашим умом, вашими чарами, и вы должны перебраться ко мне.
– Я навек привязана к своей подруге, – отвечала я, – и только смерть может разлучить нас.
– Она тоже может жить с вами.
– Нет, мы собираемся вернуться на родину.
В этот момент я услышала шаги Дюран. Я пошла встретить ее, и на пороге, где нас не мог услышать Корделли, она сообщила мне, какой замечательный трюк совершила только что.
– Я подделала доверенность и получила в два раза больше.
– Сорок тысяч цехинов?
– Вот именно, и они уже в надежном месте.
– Какая же ты умница!
– Теперь ты не жалеешь о сделке?
– Нисколько. А вдруг Корделли встретится со своим казначеем?
– К тому времени дело уже будет сделано. Если только он посмеет пожаловаться на нас, мы сами отправим его на эшафот за чудовищное преступление.
– Поцелуй меня, самая мудрая из подруг!
– Ты должна взять свою половину.
– Какая в этом нужда? Сначала побываем в замке Корделли, а когда вернемся, разделим добычу.
– Я бы хотела, чтобы ты оставила все деньги себе: мне больше хочется увидеть тебя в роскоши, нежели увеличить свое богатство.
С тем мы и отправились к Корделли и через несколько часов добрались до замка – настоящей крепости, расположенной на выступе скалы, нависшей над морем. Возле небольшой фермы у подножия скалы карета остановилась, так как дорога заканчивалась. Отсюда нам предстояло подниматься по ступеням – я насчитала их ровно четыреста, – которые были единственным путем к грозному замку. Прежде чем подняться по этой лестнице, мы прошли через железные ворота, которые торговец открыл своим ключом; за ними было ещё шесть таких же преград на некотором расстоянии друг от друга, и Корделли открывал и тщательно закрывал их, когда мы через них проходили. Дюран; заметив, что удивление на моем лице постепенно сменяется тревогой, решила меня успокоить и обратилась к Корделли: