Жюльетта
Шрифт:
В этом случае ты испытаешь даже два удовольствия: одно во время совершения поступка, второе от того, что ты его совершила; в противном же случае я обещаю тебе горькие сожаления, потому горькие, что они не будут мимолетными, но будут осаждать тебя постоянно и непрестанно, так как с каждым днем твои капризные желания будут множиться, и каждое из них потребует Дополнительных средств, чтобы удовлетворить его, а в качестве утешения тебе останется ординарное чувство, что ты совершила не доброе дело, но в высшей степени обычный поступок. Возможно, я бы понял тебя и извинил, если бы ты совершила нечто героическое, поскольку ты по крайней мере удовлетворила бы свою гордость, но ведь это не так. Твой добропорядочный поступок не отличается ни величием, ни мужеством – он обычен и элементарен. Ты не сделаешь ничего доброго, если дашь девочке насладиться деньгами, но ты окажешь себе очень плохую услугу, лишив такой возможности себя. Но ты боишься, что для этого придется избавиться от девочки с тем, чтобы она никогда не узнала о твоей подлости. Какая ерунда! Коль скоро ты с легкостью совершаешь
Из этих рассуждений вытекают две альтернативы: первая заключается в том, что если чувства, которые внушает тебе Фонтанж, сильнее, чем желание обладать ее собственностью, тогда правильным решением будет сохранить Фонтанж, найти ей мужа и наслаждаться маленькой радостью от чувства исполненного долга, от того, что ты хорошо поступила с девочкой, но плохо – по отношению к себе, ибо не забывай, что сделать доброе дело – это одно, и избавить кого-нибудь от зла – это нечто другое, и не надо путать одно с другим. Возможно, бывают моменты, когда можно как-то оправдать добропорядочное деяние, но нечем оправдать человека, который лишает себя удовольствия совершить злое дело, так как первое хотя бы заслуживает уважения окружающих, между тем как второе останется неизвестным. Перейдем к другой альтернативе: если удовольствие, которое ты ожидаешь от этих денег, для тебя важнее благополучия Фонтанж, ты должна немедленно избавиться от неё, поскольку нет у тебя возможности наслаждаться и тем и другим одновременно, и тебе придется чём-то пожертвовать.
А теперь скажи, какое чувство связывало тебя с мадам Донис... Насколько я могу судить, никакого. Чувственное наслаждение вас соединило, преступление разлучило. Будь она жива, ты, конечно, ничем не была бы ей обязана, мёртвой подруге ты обязана ещё меньше. В высшей степени абсурдно и нелепо продолжать испытывать какие бы то ни было чувства к человеку, который не может разделить их; нельзя чувствовать к призраку ни уважения, ни любви, ни сочувствия, нельзя давать ему место в своем сердце, ибо он внесет туда сумятицу, а тебе известно, что в соответствии с нашими принципами питать сердце можно лишь приятными или сладострастными чувствами. Таким образом, логика требует, чтобы ты обошлась с дочерью так же, как в свое время с матерью, которую ты уничтожила, побуждаемая похотью. Стало быть, нет ничего дурного в том, чтобы отказать девушке в сочувствии, но совершенно необходимо для твоего счастья сделать ее в высшей степени несчастливой.
Только не говори мне о том, что ты когда-то питала нежные чувства к мадам Донис. Воскресить их невозможно, не только потому, что ты их разрушила своим преступлением, но и потому ещё, что смешно хранить хоть какие-то чувства к человеку, которого больше нет на свете; иначе ты без всякой пользы будешь расходовать сокровища своего сердца и лишишь его реальных ощущений {Здесь стоит упомянуть нелепый обычай оплакивать покойника. Вместо того, чтобы лить слезы, надо радоваться, ибо благодаря своей смерти этот дорогой вам человек получил избавление от всех жизненных невзгод. Более того, наша скорбь, наши слезы ничем не могут ему помочь, а на живых действуют тягостно. То же самое можно сказать о церемонии погребёния и об уважении, которое все ещё оказывается мёртвецу. Труп заслуживает только того, чтобы положить его в плодородную почву, где он сразу может дать всходы, быстро превратиться в червя, муху или растение. Если вы хотите оказать покойнику последнюю услугу, закопайте его под плодовым деревом или на зеленом лугу, все прочее – нелепость (Прим. автора)}. Что касается мадам Донис, ты спокойно можешь оскорбить ее, поскольку перед ней у тебя нет никаких обязательств и, оскорбляя ее, ты никому не наносишь оскорбления. Повторяю ещё раз: самой ужасной твоей ошибкой будет твоё сомнение и твоя медлительность. Здесь ты снова можешь возразить, что, мол, слышишь внутренний голос, который побуждает тебя отказаться от преступления, но ведь это не голос Природы, Жюльетта. Ни в коем случае не Природа внушает тебе подобную мысль – это говорит в тебе предрассудок; если этот голос все ещё звучит в твоей душе, заглуши его, отнеся на счет своей слабости и того факта, что подобного злодейства ты ещё не совершала, что оно тебе в новинку, хотя в сущности оно ничем не отличается от воровства, которое ты любишь и которым занимаешься ежедневно. Итак, нет никакого сомнения, что ты слышишь голос не Природы, но предрассудка: Природа заботится только о счастье своих детей, которым она благоволит, и желает им счастья любой ценой. Поэтому отнесись к нему критически, взвесь все «за» и «против» и поступай, как подскажет тебе твоё сердце и твой разум, не боясь при этом оскорбить Природу, которой, напротив, твоё преступление пойдет на пользу и которая обещает тебе огромное удовольствие от его совершения.
На твоем месте я бы хорошенько позабавился с этой девицей, ограбил бы ее, затем обрек на такую жалкую участь, что долгое ещё время при мысли о ней не мог бы удержаться от оргазма. И это гораздо предпочтительнее, чем простое убийство. Блаженство, которое я тебе предлагаю, будет неописуемым, ибо помимо физического наслаждения при виде ее страданий, ты получишь моральное удовольствие, рожденное из сравнения между вашими судьбами; истинное счастье состоит скорее в таком сопоставлении, нежели в удовлетворении плоти. Тысячу раз приятнее сказать себе, бросив взгляд на несчастные создания: «Я не такой, как они, я лучше и счастливее их», чем сказать: «Меня охватывает радость, и я наслаждаюсь ею вместе со всеми остальными». Наше счастье делают полным чужие беды и страдания; в окружении людей, так же счастливых, как мы сами, мы никогда не узнаем ни довольства, ни спокойствия, вот почему говорят – и говорят очень мудро, – что для того, чтобы быть счастливым, никогда не надо смотреть вверх – смотри на тех, кто стоит ниже вас. Вид чужого несчастья непременно будет дополнять твоё собственное счастье, стало быть, никогда не следует поднимать отверженных до своего уровня, чтобы не лишить себя удовольствия сравнивать. Однако недостаточно ограничиваться тем, чтобы отказывать несчастным в помощи, желая сохранить эту жалкую породу для сравнения; не следует упускать возможность порождать нищету – и для того, чтобы увеличить число обездоленных, и особенно для того, чтобы создать почву для благоприятного сравнения. В твоем конкретном случае ты получишь максимально возможное удовольствие, если отберешь у девочки наследство, затем заставишь ее побираться, просить милостыню у твоего порога, чтобы ты могла отказать ей самым немилосердным образом; тогда ты постоянно будешь видеть перед собой чужое несчастье, которое будет возбуждать тебя тем сильнее, что оно – дело твоих рук. Вот что бы я сделал, Жюльетта, на твоем месте... И я пребывал бы в. состоянии нескончаемой эрекции, созерцая прекрасное зрелище, сознавая себя его причиной и купаясь в роскоши; я бы восклицал каждый день: «Вот она, моя жертва; через посредство преступления я получил над нею власть, я лишил ее наследства, все мои удовольствия питаются злодейством, и сам я – не кто иной, как отъявленнейший злодей...» А с таким воображением, как у тебя, Жюльетта, ты испытывала бы неописуемое блаженство!
К концу своей речи Нуарсей пришел в сильнейшее возбуждение, и поскольку после моего возвращения у меня с ним не было никаких половых отношений, мы перебрались на диван. В его объятиях я призналась, что ни на один миг меня не посещали сомнения относительно участи юной Фонтанж и что все, что я ему говорила, было сказано для того лишь, чтобы дать ему повод изложить свои доктрины. Я пообещала ему девушку, добавив, что как бы прекрасна она ни была, мы не замедлим ввергнуть ее в ужасную нищету после того, как сполна насладимся ею.
– Я рад за тебя, Жюльетта, – говорил Нуарсей, лаская и целуя мои ягодицы, – ты стала ещё развратнее в своих путешествиях, но я также не бездействовал все это время; с тех пор, как мы виделись в последний раз, я совершил, пожалуй, все ужасные злодеяния, какие только в состоянии породить человеческий мозг. Ты не поверишь, но это я устроил смерть Сен-Фона: я жаждал получить его пост, правда, в тот раз у меня не получилось, но теперь ничто не помешает мне занять место нынешнего министра; его падение только вопрос времени, тайная машина уже запущена, и вот когда я стану министром, когда приберу к рукам всю власть и все богатства в этом королевстве, тогда, Жюльетта, наши удовольствия будут безграничны. Я хочу, чтобы каждое мгновение моей карьеры несло на себе печать преступления; ты не проявишь слабость рядом со мной, как это случилось у тебя с Сен-Фоном, и мы вдвоем взойдем на вершину порока.
Во время этой тирады я подставила ему свой зад, но он скоро покинул его, не оставив в нем ни капли спермы.
– Я жду одного человека, – объяснил он. – Это женщина, очень привлекательная, около двадцати пяти лет; ее мужа я недавно бросил за решетку, чтобы завладеть женой. Стоит ей заговорить, и завтра же его казнят, однако она его обожает, поэтому, как мне кажется, будет молчать. У неё есть ребёнок, которого она любит больше всех на свете; моя задача – заставить ее решить участь узника; я собираюсь насладиться женой, казнить мужа на колесе, а ребёнка отправить в работный дом. Я два месяца вынашивал этот замысел, и до сих пор эта юная дама оставалась верна своей любви и добродетели. Ты увидишь, как она хороша, и поможешь мне соблазнить ее. А теперь послушай суть дела.
В ее доме было совершено убийство; когда это случилось, она была там вместе с жертвой, мужем и ещё одним человеком, так что ее свидетельство имеет решающее значение; тот человек обвинил ее мужа, и теперь все будет зависеть от ее показаний.
– Вот негодник! Я узнаю вашу дьявольскую руку в этом деле: вы подкупили свидетеля, который убил человека и поклялся, что это сделал муж хозяйки; теперь вы хотите втянуть в свою игру жену обвиняемого, во-первых, чтобы сделать ее своей любовницей, во-вторых, что будет ещё приятнее, превратить ее в убийцу собственного мужа.
– Все так и было, Жюльетта, как же хорошо ты меня знаешь! Но мне хочется поскорее прийти к финалу, и я рассчитываю на тебя. Представляю, дорогая, какое меня ожидает извержение нынче вечером, когда я буду сношать эту женщину.
Между тем она пришла. Мадам де Вальроз в самом деле была одной из прелестнейших созданий, каких я встречала: небольшого роста, с роскошными формами, с удивительно чистой кожей, с прекрасными глазами, а при виде ее груди и задницы у любого потекли бы слюнки.
– Добрый вечер, мадам, – учтиво приветствовал ее Нуарсей. – Ну и что вы решили?