Жюльетта
Шрифт:
– Мадам, – произнесла я с гордостью, – вы, должно быть, знаете, какое место я занимаю в окружении министра, поэтому мои взгляды на вещи, о которых вы говорите, не многим отличны от ваших.
– Разумеется, – отвечала она, – мне известно, какого сорта услуги ты оказываешь Сен-Фону; я давно знакома и с ним и с Нуарсеем, как же мне не знать привычек и слабостей этих проказников? Ты развлекаешься вместе с ними, и это похвально, если бы я была в нужде, я делала бы то же самое и была бы счастлива, потому что обожаю порок. Но я также знаю, Жюльетта, что до сих пор ты много делала для других и очень мало для себя, если не считать нескольких ловких краж; ты ещё очень неопытна и нуждаешься в примерах и уроках, так что позволь мне наставлять тебя и вдохновлять на большие дела, если только хочешь сделаться достойной нашего круга.
– Ах, – всплеснула я руками, – я уже стольким вам обязана, умоляю: продолжайте вразумлять меня и будьте уверены, что никогда
– Ты и в самом деле восхитительна, Жюльетта. Но я слишком стара для тебя. Ты знаешь, что мне уже тридцать? Обыденные вещи уже приедаются в моём возрасте… Чтобы быть в хорошей форме, мне приходится прибегать к грубым и сильным средствам; чтобы во мне закипела живительная влага, мне нужно множество усилий, чудовищных мыслей, грязных поступков… А чтобы испытать настоящий полноценный оргазм, мне требуется… Впрочем, довольно об этом; мои причуды испугают тебя, мои порывы будут тебя шокировать, а требования мои приведут в уныние…
При этом в её глазах сверкнул огонь, губы скривились в похотливой улыбке, и она спросила:
– У тебя в доме есть служанки? Великолепно. Они понимают толк в сладострастии? Очень хорошо. Красивы они или нет – это не важно: они возбудят меня в любом случае. Я могу подчинить своим желаниям целое стадо рабов… Так сколько женщин, ты можешь мне предоставить?
– В доме только четверо постоянных служанок, – отвечала я. – Этого вполне для меня хватает.
– Нет, это слишком мало. Ведь ты же не бедствуешь, моя милочка, и обязана содержать по меньшей мере двадцать душ и менять их каждую неделю. Одним словом, мне ясно, что придется научить тебя тратить деньги, в которых ты, по-моему, купаешься. Я, например, обожаю богатство и роскошь и часто занимаюсь мастурбацией, лежа посреди груды луидоров; меня чрезвычайно возбуждает мысль о том, что с такими деньгами я могу позволить себе все, что захочу, и я уважаю подобные вкусы у других; впрочем, мне не хочется, чтобы ты была мотовкой: только идиотам не понять, что можно в одно и то же время быть и скупым и расточительным, можно швырять золото на свои удовольствия и отказывать в грошах на благотворительность. Ну да ладно, зови сюда своих служанок, а если хочешь увидеть, как я кончаю, приготовь розги.
– Розги?
– Розги, плети, хлысты – все, что у тебя есть.
– Так вы занимаетесь флагелляцией [Порка, бичевание.], моя дорогая?
– Пока не хлынет кровь, милая, пока не хлынет кровь… Я и сама испытываю на себе эту процедуру. Это одно из самых сладких удовольствий, какие я знаю, ничто так сильно не возбуждает все моё естество. Сегодня никто не сомневается в том, что пассивная флагелляция доставляет острые наслаждения, это – несравненное средство, которое дает новые силы телу, изнуренному распутством. Неудивительно, что все, кто истощил себя до крайности, регулярно прибегают к этому болезненному, но верному средству, лучшему лекарству от слабости в чреслах и даже от полной потери потенции, оно рекомендуется также для утомленных и стареющих развратников. Эта операция вызывает сильнейшее волнение в вялых органах и сладострастное раздражение, и сперма от этого выбрасывается с необыкновенной силой; сладкие ощущения боли в том месте, куда приходятся удары, будоражат кровь и ускоряют её циркуляцию, прочищают мозги и доводят семя до кипения, словом, для похотливого человека, который ищет новых удовольствий, флагелляция предоставляет возможности совершить акт высшего либертинажа и унестись за пределы, навязанные нам Природой. Что же касается активной флагелляции, на свете нет большего удовольствия для жестокосердных и богатых воображением личностей, таких как мы. Ах, Жюльетта, какая это радость – сломить и втоптать в грязь юное существо, мягкое и нежное, зависящее от твоей прихоти; подвергнуть его пыткам, бросающим нас в сладострастную дрожь; насладиться его слезами, его муками; возбудиться его судорогами, стонами, его исступленной пляской под музыку боли; заставить его истечь кровью и слезами; вкусить их; любоваться его прекрасным лицом – прекрасным оттого, что оно искажено муками и отчаянием; заставить его слизывать языком свою горячую красную кровь, которая создает потрясающий контраст с белой и нежной кожей; притвориться на миг, будто ты сжалилась над ним, для того лишь, чтобы в следующий момент подвергнуть его новым мукам, и употреблять с каждым разом все более чудовищные и жестокие; дать выход всей своей ярости, направить её на самые хрупкие и интимные части его тела, те самые, которые Природа будто специально сотворила, чтобы перед ними благоговели глупцы, например, грудь, промежность или лицо; о, Жюльетта, как мне описать тебе этот восторг! Достаточно представить себя в роли палача – как происходит эякуляция у таких пресыщенных людей, как мы, которые безразличны ко всему банальному и пошлому, которые должны шагать все дальше и дальше по нескончаемой дороге, чтобы вновь обрести то, что утратили из-за своих излишеств. Поэтому не удивляйся, если встретишь в женщинах подобные вкусы. Некий Брантом с очаровательной любезностью предлагает нам многочисленные примеры подобных прихотей [Первый том «Жизнеописаний галантных дам», Лондонское издание 1766 г. Возможно, следовало бы привести кое-какие цитаты из этого ученого труда, но мы воздержимся по двум причинам: во-первых, цитаты загромождают книгу, во-вторых, Брантом сухо описал то, что мы намерены изобразить во всех красках. (Прим. автора)]. Так, он описывает одну знатную даму, столь же красивую, сколько богатую, которая за несколько лет вдовства дошла до удивительного нравственного падения. Она устраивала званые вечера, приглашала на них только девушек из высшего общества и только исключительной красоты; самое большое её удовольствие состояло в том, что она раздевала приглашенных и жестоко избивала их. Чтобы иметь хоть какой-то предлог, она обвиняла их в каких-нибудь надуманных проступках, потом порола розгами и с наслаждением смотрела, как они корчатся и извиваются от боли; чем больше они страдали, чем громче были их мольбы, чем обильнее лилась кровь, тем больше наслаждалась эта дама. Иногда она оголяла только их задницы, задрав им юбки, отчего удовольствие её возрастало и становилось глубже, чем если бы жертва была обнажена полностью.
Далее Брантом, этот благороднейший человек, сообщает, что и сам он испытывает аналогичное удовольствие, подвергая порке свою собственную жену.
Он же уверяет, что знавал одну женщину, имевшую привычку пороть свою дочь дважды на день и не за какой-нибудь проступок, а единственно из удовольствия смотреть на её страдания. Когда девочке исполнилось четырнадцать, она стала ещё сильнее возбуждать похоть матери, и та не могла выдержать и четырех часов без того, чтобы не выпороть её до крови. Впрочем, подобных примеров предостаточно и в наши дни: скажем, наш общий друг Сен-Фон никогда не упускает случая устроить порку своей дочери.
– Мне тоже приходилось испытать его наклонности на своей шкуре, – заметила я, – и, признаться, я не прочь когда-нибудь оказаться на его месте. Знаете, Клервиль, я так мечтаю следовать вашему примеру и хочу стать такой же, как вы, если это вообще возможно. С нынешнего дня Жюльетта не узнает счастья до тех пор, пока ваши пороки не сделаются моими.
В этот момент вошли четверо вызванных мною девушек; они были обнажены сообразно желанию моей новой подруги и, должна признать, являли собой весьма возбуждающую картину. Старшей не было и восемнадцати, самой младшей – пятнадцать; у всех четверых было безупречной красоты тело и очаровательное лицо.
– Отличный товар, – одобрительно кивнула Клервиль, внимательно осмотрев каждую.
Они принесли с собой розги, и Клервиль, так же придирчиво, осмотрела инструменты экзекуции.
– Очень хорошо, начнем по возрасту. Первой будешь ты, – указала она на самую молодую, – подойди ко мне и становись на колени. А теперь моли о пощаде и проси прощения за свое вчерашнее поведение.
– Вчерашнее поведение? Я не понимаю, мадам…
Тогда Клервиль хлестко ударила её по щеке.
– Повторяю ещё раз: вчера ты очень дурно себя вела. Проси же прощения.
– Ах да, мадам, – пробормотала девочка, падая на колени, – великодушно прошу вас простить меня.
– Но я не намерена прощать тебя, пока не накажу. Поднимайся и поворачивайся ко мне задом.
Вначале Клервиль легонько, почти нежно, похлопала по прелестным ягодицам ладонью, затем ударила с такой силой, что на теле девочки отпечаталась красная пятерня. По щекам бедняжки потекли слезы. Она не ожидала такого поворота, так как прежде ничего подобного с ней не случалось. Клервиль пожирала её глазами и с наслаждением слизывала слезы, катившиеся из детских испуганных глаз. А в глазах моей подруги загорелся похотливый огонек, дыхание её участилось, стало хриплым, грудь высоко вздымалась, и я, кажется, слышала гулкие удары её сердца. Она приникла губами ко рту своей жертвы, обсосала её язык, потом, возбуждаясь все сильнее, ещё раз очень сильно ударила её по ягодицам, затем ещё и ещё раз.
– Ах ты, маленькая стерва, – процедила Клервиль сквозь зубы. – Я видела, чем ты вчера занималась: ласкала мужские члены, и не вздумай отпираться. Я не выношу таких мерзостей, потому что уважаю примерное поведение в людях и тем более ценю скромность в юных девушках.
– Клянусь вам, мадам…
– Не клянись, потаскуха, и довольно извиняться, – оборвала девочку Клервиль, безжалостно ущипнув её за грудь. – Виновна ты или нет – это уже не имеет никакого значения, потому что я должна развлечься. Ничтожные создания вроде тебя годятся только для того, чтобы доставлять удовольствие таким женщинам, как я.