Жюстина
Шрифт:
– Ну уж нет, черт побери мою грешную душу, – проворчал Роден, раздвигая ягодицы Жюстины своим твердым, как железо, набалдашником, – теперь-то уж не может существовать никакой причины на свете, которая могла бы помешать мне обследовать задний проход этого прелестного создания; слишком долго я жаждал его, и эта шлюха наконец-то примет меня. Головка разъяренного члена уже начала проникать в крохотное нежное отверстие нашей бедной героини, которое всего лишь один раз претерпело подобный натиск, после чего обрело прежнюю свежесть и стыдливость. А в следующий момент истошный крик, сопровождаемый резким движением, привел Родена в замешательство, но сластолюбец, слишком привычный к подобного рода занятиям, чтобы так легко уступить, ухватил девушку за талию, сильно напрягшись сделал толчок, и орган его исчез по самый корень в аккуратной и соблазнительной заднице.
– Ах, разрази меня гром! – закричал он. – Вот я и забрался сюда! Плевать я хотел и на всевышнего, на его мерзопакостных подручных и на любого, кто вздумает помешать мне… Наконец я сношаю
– Прошу тебя, Ромбо, – обратился Роден к другу, – отделай мою дочь прямо сейчас, только расположись так, чтобы я мог ласкать тебе задницу, когда ты будешь сношаться, а Марта потреплет нас обоих.
– Погоди, – ответил Ромбо, – погоди минутку, я придумал для тебя кое-что получше. Вот что я предлагаю: Жюстина встанет на четвереньки и приподнимет задницу, на неё положим твою дочь, таким образом перед нами будут два отверстия, одно над другим, и мы обработаем их по очереди. Марта, как ты и предлагал, устроит нам порку, твоя сестра будет принимать соблазнительные позы…
– Клянусь всеми растреклятыми богами христианства, нет приятнее способа совокупляться, – заявил Роден некоторое время спустя, – но можно, по-моему, сделать ещё лучше: поставим в такую же позицию Марту и мою сестру и таким образом удвоим сумму наших наслаждений. Целый час подряд наши блудодеи воздавали должное четырем прекрасным женским задам, они поворачивали их с такой быстротой, что со стороны эти предметы, наверное, казались крыльями ветряной мельницы. Название так и сохранилось за этой позой, которую мы рекомендуем каждому либертену. Наконец они утомились, ведь нет ничего более непостоянного, чем распутство: оно всегда жаждет наслаждений и воображает, будто предстоящие лучше прежних, и ищет сладострастия только за пределами возможного. Возбуждение наших распутников достигло такой стадии, что в глазах у них сверкали искры, и их копья, прильнувшие к животу, казалось, бросают вызов самому небу. Роден особенно остервенело целовал, щипал, шлепал Жюстину. Это была невероятная смесь ласк и оскорблений, деликатности и жестокости! У злодея был такой вид, будто он не знал, как одновременно возвысить и растоптать свое божество. Мы же, будучи целомудренными от природы, воздержимся от описания мерзостей, которые он себе позволил.
– Довольно, – наконец сказал он Жюстине, – теперь ты видишь, моя дорогая, что всегда есть смысл связываться с содомитами, потому что твоя честь осталась при тебе, менее совестливые развратники обязательно сорвали бы цветок твоей девственности – мы же его уважили. Не волнуйся: ни Ромбо, ни я даже не мыслим покуситься на него, а вот эта жопка… эта чудная жопка, мой ангел, часто будет служить нам! Уж больно она свеженькая, изящная и соблазнительная… Говоря это, сластолюбец снова осыпал её ласками и время от времени вставлял в заднюю пещерку свой посох. Между тем наступило время серьезных утех. Роден бросил на свою дочь испепеляющий взгляд, и в его безумных глазах читался приговор несчастной девочке.
– Отец, – рыдала она, – чем заслужила я такую участь?
– И ты ещё осмеливаешься спрашивать, чем заслужила её? Выходит, твоих преступлений недостаточно? Ты хотела познать Бога, потаскуха, как будто для тебя могут существовать другие, помимо моего вожделения и моего члена. С этими словами он заставил её целовать названное божество, он терся им о её лицо, затем потерся о него своей задницей, словно пытаясь примять розы румянца на этой алебастровой коже. Потом перешел к пощечинам и ругательствам, богохульнее которых трудно было себе представить. Ромбо, наблюдая за отцом и дочерью, прижимался чреслами к ягодицам Жюстины и подбадривал своего друга. Наконец бедную дочь Родена усадили на маленький круглый стульчик высотой около двух футов, на котором уместился только её зад. Руки и ноги Розали привязали к свисавшим с потолка веревкам и растянули на все четыре стороны как можно шире. Роден поместил свою сестру между бедер жертвы так, чтобы её ягодицы были обращены к нему. Марта должна была ассистировать ему, а Ромбо предстояло содомировать Жюстину. Изощренный в злодействе Ромбо, увидев, что голова Розали свободно свешивается, ничем не поддерживаемая, приложился к её лицу своим седалищем и при каждом толчке, когда он проникал в анус Жюстины, головка девочки ударялась о его ягодицы и отскакивала словно мяч от ракетки. Это зрелище чрезвычайно забавляло жестокого Родена, и в голове его рождались планы новых пыток. Вот он овладел своей сестрой, и стало очевидно, что монстр решил совершить детоубийство одновременно с инцестом и содомией. Марта подала ему скальпель, и операция началась. Крики жертвы были ужасны, но благодаря принятым мерам предосторожности, они не могли помешать злодеям. В этот момент Ромбо пожелал увидеть, как его коллега будет оперировать: он, не извлекая члена из ануса Жюстины, придвинулся поближе, и Роден вскрыл нижнюю часть живота; не прекращая совокупления, он сделал несколько точных надрезов, вытащил и положил на тарелку матку и девственную плеву вместе с окружавшими её волокнами. Злодеи даже извлекли свои инструменты из женских задниц, чтобы внимательнее рассмотреть окровавленные внутренности. Розали, теряя сознание, подняла затуманившиеся глаза на отца, будто хотела упрекнуть его за чудовищную жестокость. Но разве
– Дура! – сказал ей Роден. – Ты же видишь, что ей уже ничем не поможешь.
– О, сударь! Может быть, если мы попытаемся… Развяжите её, уложите в постель, и я буду за ней ухаживать… Несчастная девочка, что она вам сделала?
– Пора восстановить в нашей крови сперматическое волнение, – вступил в разговор Ромбо, довольно грубо тиская соски Марты, – а то эти две шлюхи меня совсем оглушили: одна своими воплями, другая – причитаниями.
– Ладно, – согласился Роден, – тогда выпьем все эти бутылки шампанского, а Марта и Селестина заодно поласкают нас. Через некоторое время Ромбо, начиная возбуждаться по-настоящему после забот Марты и изрядного количества выпитого шампанского, поинтересовался:
– Что будем делать дальше?
– Что делать дальше? – переспросил Роден. – А вот что: привяжем Жюстину к трупу её подруги, ты заберешься в мой задний проход и будешь вскрывать негодницу живьем, а я прильну к губам дочери и, вдохновляемый ласками сестры, буду вкушать последние стоны нашей жертвы…
– Нет, – возразил Ромбо, – мне пришла другая мысль, как покарать твою Жюстину. Радость от того, что мы убиваем женщину, быстро проходит, так как жертва после смерти ничего уже не чувствует, удовольствие от её страданий заканчивается с её жизнью, и от него останется только воспоминание. Мы сделаем лучше, – продолжал Ромбо, засовывая в горящий камин железный прут, – мы накажем её во сто крат больше, чем если бы лишили её жизни: заклеймим её, поставим на ней печать, и благодаря клейму, а также всем этим красноречивым следам на её теле, её повесят или она сдохнет с голода. Так что она будет страдать по крайней мере до последнего мгновения своей жизни, и наше наслаждение при этой мысли будет более продолжительным и приятным. Он сказал эти слова; Роден схватил Жюстину, и отвратительный Ромбо приложил к её плечу раскаленное железо наподобие того, каким клеймят воров.
– Пусть попробует теперь показаться в таком виде, – злорадно проговорил монстр, – пусть только попробует! Эта роковая печать самым законным образом навлечет на неё массу бедствий.
– Пусть будет так, – сказал Роден, – но прежде надо получить от неё удовольствие: самое время подвергнуть её новым испытаниям. В руке варвара оказалась огромная связка гибких прутьев.
– Посади её себе на плечи, – продолжал негодяй, – я буду пороть её прямо на твоей спине, и время от времени мои удары придутся на твои ягодицы, моя сестра в это время будет сосать меня. Марта тоже возьмется за розги и почешет мне седалище, в последние мгновения Жюстины мой член будет находится в её потрохах.
Экзекуция началась. Роден не щадил своих сил, кровь, которая струилась по ягодицам нашей героини, ярко-красными жемчужинами скатывалась на седалище Ромбо, вызывая в нем небывалый подъем.
– Теперь моя очередь! – закричал развратник. – Только ты посадишь её на себя в другой позе, потому что я хочу окровавить ей влагалище, а заодно бедра, живот, лобок и все прочие передние принадлежности, которые я так презираю.
– О, черт бы побрал мою грешную душу! – воскликнул Роден. – Ну почему эта мысль не пришла в мою голову? Я просто в отчаянии от того, что ты придумал эту штуку прежде меня.
Злодеи приступили к следующей сладострастной процедуре, и скоро вся передняя часть тела нашей сироты была порвана в клочья, впрочем, зад Родена тоже изрядно пострадал. Он вытащил свое древко изо рта Марты, Жюстину положили на канапе, и оба приятеля, которых усердно пороли – одного Марта, другого Селестина – оставили по очереди в недрах несчастной девушка последние свидетельства своей гнусной похоти. В это время Розали, которая лежала на самом виду, продолжая своим видом возбуждать злодеев, обратила свои угасающие глаза к Жюстине и тут же отдала душу Господу. Монстры окружили её, жадным взглядом наблюдая за ней, трогали её своими грязными руками, а безжалостный Роден сладострастно впился зубами в самую середину ещё трепетавшей плоти, бывшей когда-то предметов его необузданных страстей. Её труп сбросили в яму, выкопанною в саду, где, вне всякого сомнения покоилось немало других жертв злодейства Родена; Жюстину одели и отвели на опушку леса, бросив там на произвол судьбы, предупредив на прощанье, что ей самой не поздоровится, если она вздумает предпринять какие-нибудь меры, желая улучшить свое отчаянное положение.