Жюстина
Шрифт:
– Какое мне дело до какой-то потаскухи, даже если она довела меня до оргазма. Да я бы, изодрала каждую в клочья собственными руками! Ты совсем не знаешь свою сестру, и моё сердце много тверже, чем твое. А теперь заберись ненадолго в мой зад, Роден, я сгораю от вожделения. Приняв ту же позу, в которой она предлагала себя перед поркой Жюли, Селестина задрала юбки и вновь обнажила свое седалище. Роден погрузился в него без подготовки и в продолжении нескольких минут трудился в её потрохах; распутница за это время, помогала себе пальчиками, сбросила переполнявшее её семя и, успокоенная, но не удовлетворенная, отправилась за новыми жертвами. Второй была девушка, ровесница Жюстины, даже немного похожая на неё, если допустить, что природа могла дважды сотворить столь совершенный образец грации и красоты.
– Меня очень удивляет, Эме, – сказал
– Мой возраст и моё поведение, сударь, не дают повода для подобного обращения, – с достоинством ответила очаровательная девушка, – но неправ всегда тот, кто слаб.
– Весьма нахальный ответ, мадемуазель, – сказала Селестина, – и я надеюсь, что он не вызовет сочувствия в сердце моего брата.
– Пусть она в этом не сомневается, – заметил Роден, грубо срывая с девочки одежду.
– Но, сударь, я не думаю… И развратник, поспешно убрав все препятствия, обнажил самый обольстительный, самый аппетитный зад, какой он видел в своей жизни.
– Эме, – строго заявил Роден, укладывая её в кресло, – вы мне говорили, что иногда страдаете геморроем, поэтому я сейчас осмотрю вас, и если болезнь ваша действительно серьезная, я буду обращаться с вами не так сурово.
– Поверьте, сударь, – кротко ответила Эме, – я никогда не жаловалась на геморрой.
– Это неважно, – продолжал Роден, заставляя её принять соответствующую позу. – Это всегда может случится, так что я вас все равно осмотрю. С помощью Селестины бедная, беззащитная Эме вскоре была поставлена на четвереньки. И вот Роден уже осматривал, ощупывал, поглаживал с довольным видом прекраснейшую плоть, восхитительнейшие прелести.
– М-да, в самом деле здесь нет ничего серьезного, – бормотал Роден, – все в полном порядке, значит можно спокойно приступать к делу. Нежные руки были связаны в мгновение ока, и красавица Эме оказалась во власти двух чудовищ.
– Начинай ты, сестра, – сказал Роден, – я хочу посмотреть, не помешает ли тебе жалость. Селестина вооружилась розгами, брат не спускал глаз с лица жертвы: он хотел насладиться судорогами, порожденными страхом; он не решился мастурбировать на её глазах – только гладил рукой бедро, на котором лежал его восставший член. Процедура началась; мадемуазель Роден, не менее жестокая, чем брат, действовала розгами с такой же силой. А наш герой, желавший все увидеть, все запомнить, приблизился к сестре вплотную и сладострастно вздрагивал в ритме ударов, которые терзали прекрасную плоть. Не в силах более сдерживаться, он схватил другую связку, отстранил сестру, и скоро брызнула кровь. Несчастная молчала, о том, как ей больно, можно было судить только по конвульсивным подергиваниям обеих ягодиц, которые немного раскрывались, когда наступала короткая пауза после удара, и сжимались в предчувствии следующего. Далее повторилась предыдущая попытка: Роден изготовился к атаке, Эме уловила этот момент и сжалась. Взбешенный Роден ударил её кулаком в бок, который согнул её в дугу. Новая попытка, но Эме приподнялась и снова избежала проникновения.
– Ваше поведение, сударь, – сказала она наконец, – не соответствует наказанию, которому вы намерены меня подвергнуть, поэтому умоляю вас прекратить эти гнусности. Ярость Родена от этих слов возросла, и её успокоили только двести ударов, нанесенных уверенной, опытной рукой. Его гневное орудие, казалось, грозило небу, Селестина взяла его и собралась направить в сторону неприступной крепости.
– Нет, – затряс головой Роден, – убери её подальше с моих глаз… Уведи поскорее эту строптивую девку, и пусть она восемь дней посидит на хлебе и воде, чтобы знала, как мной манкировать. Эме вышла, опустив глаза, и строгий учитель потребовал мальчика. Селестина ввела пятнадцатилетнего подростка, похожего на Амура. Роден, почувствовав себя гораздо свободнее, начал его отчитывать, сопровождая брань грязными ласками и поцелуями.
– Вы заслужили наказание, – заявил он, – и вы его получите. Одновременно с этими словами были спущены штаны, и теперь уже все подробности живо заинтересовали нашего привередливого наставника, и ничто не было пропущено; покровы спали с юношеского тела, все, было обследовано самым внимательным образом – зад, член, яички, живот, бедра, рот – и расцеловано с жадностью. При этом Роден бормотал угрозы и ласковые слова, оскорблял и восторгался; он находился в том восхитительном состоянии, когда страсти выходят из подчинения
– Вот как! – с удовлетворением проговорил сатир, заметив первые результаты своих усилий. – Вот вы и дошли до мерзкого возбуждения, которое я вам запретил строго-настрого! Клянусь, ещё два-три движения, и эта зараза перейдет на меня. Уверенный в успехе, либертен наклонился вкусить плоды вожделения, и его рот сделался чашей для божественного ладана, его руки исторгали светлые струи, которые он жадно глотал; он и сам был близок к извержению, однако во время остановился.
– А теперь я накажу вас за такую наглость! – сказал он, поднимаясь с колен, облизывая губы, мокрые от семени. – Да, негодяй! Я накажу вас! Он привязал руки юноши к столбу и, получив таким образом в полное распоряжение алтарь, на котором хотел излить свою ярость, приоткрыл его, осыпал поцелуями, засунул язык глубоко внутрь. И снова, опьянев от похоти и жестокости, вскричал:
– Ах ты, негодяй, я должен отплатить тебе за чувства, которые ты у меня вызываешь! В ход пошли розги; Селестина опять сосала брата, а он порол жертву. Сомнений не было: юноша возбуждал Родена сильнее, чем предыдущая весталка, и его удары на этот раз были ощутимее и многочисленнее. Ученик плакал, учитель млел от экстаза. Но его ждали новые удовольствия, и мальчика отпустили. Его сменила хрупкая девочка лет двенадцати, красивая и свежая, как весенний день, за ней последовал шестнадцатилетний ученик, за ним – четырнадцатилетняя девочка. Всего за это утро Роден с помощью своей сестры выпорол шестьдесят учеников: тридцать пять девочек и двадцать пять мальчиков. Последним был пятнадцатилетний Адонис с великолепной фигурой. И Роден не выдержал: пустив жертве кровь, он пожелал изнасиловать её, в чем приняла большое участие Селестина, которая подчиняла пациента неистовым желаниям брата. Роден овладел задом юного ангела, осквернив его грязными ласками, порвав его в клочья, и сбросил в самые недра пенистую струю своей страсти. Залитого кровью мальчика утешили конфетами и отпустили. Вот каким образом этот развратник злоупотреблял доверием родителей, поручивших ему своих детей, а они, обольщенные действительно быстрыми успехами учеников, имели глупость закрывать глаза на опасности, которыми была полна эта школа.
– О небо! – вздохнула Жюстина, когда оргии в соседней комнате закончились. – Как можно заниматься такими мерзостями? Как можно наслаждаться, терзая детей?
– Ты не все ещё знаешь, – отвечала Розали, провожая подругу в свою комнату, – а то, что ты увидела, должно тебя убедить, что когда мой отец обнаруживает в девочках особенные достоинства, он поступает с ними так же, как поступил с этим юношей. Между прочим, – продолжала Розали, – благодаря такому способу девочки не теряют свою честь, им не приходится бояться беременности и ничто не мешает им найти впоследствии супруга. Каждый год он использует подобным образом более половины мальчиков или девочек. Ах, Жюстина! – воскликнула она, заключая подругу в объятия. – Я ведь также испытала на себе отцовское распутство… Когда мне было шесть лет, он меня изнасиловал и с тех пор почти ежедневно…
– Но послушай, – прервала её Жюстина, – когда ты немного повзрослела и могла призвать в помощь религию, почему же ты не обратилась тогда к директору?
– Увы, – покачала головой Розали, – выходит, ты не знаешь, что отец вырывает из нас все ростки религии, что он нас развращает и запрещает исполнять религиозные обряды? Впрочем я ничего не понимаю в религии, меня этому почти не учили. Мне, конечно, кое-что объясняли, но только из страха, что моё невежество выдаст отцовское неверие; я никогда не была на исповеди и не получила первого причастия. Отец так зло смеется над такими вещами, так умело подавляет малейшую набожность, что навсегда отвращает от религии всех, кем он наслаждался; а если детей к этому принуждают родители, они соглашаются с неохотой, безразличием и презрением, и он не опасается, что они проболтаются на исповеди. Иногда он собирает вместе учеников и учениц, в которых уверен, и читает им лекции для того, чтобы совершенно искоренить в их душах зачатки веры и добродетели. Но некоторые не пользуются такой честью из-за своей слабости или в силу нелепой преданности предрассудкам, которыми отравили их родственники.