Зиэль
Шрифт:
Пока я относил перепившегося старосту-кузнеца к нему домой, дождь ослаб, а потом и вовсе затих. Попрощавшись с остальными участниками пира, я вернулся к себе, умылся, разделся и даже лег в кровать — да, вот, сон не шел. Ну, оно естественно, потому что я никогда не сплю, а притворяться спящим в эту ночь смысла не имело, ибо не перед кем. И вспоминать ничего не хотелось. Может, поколдовать и попутешествовать духом своим над миром бренным?… Рано, успею еще. В стотысячный, наверное, раз подумал, что не худо бы научиться писать стихи, раз уж люди их пишут… Представляю, как обомлели бы трубадуры, узнав — из под чьего стила вышли некие складные строки о чем-нибудь таком… глупом и сиюминутном… о любви, например, или наоборот, о разуме, или о природе… "Я прыгнул в небо соколом рассвета…" Дело только за самими строками, но — это позже, это когда-нибудь
Время любит испытывать любого из нас на прочность, не разбирая на сильных, слабых, смертных, бессмертных… И вообще Время — наглая стихия. Или не стихия, а вещество? Существо? Но не демон же? Кем бы или чем бы оно ни было, Время, но держится так, будто все мы, сквозь него идущие, от богов до улиток, подданные его, рабы, игрушки на веревочке, букашки на булавочке… Шиш тебе, слякотное! Против МЕНЯ — даже ты никто! Впрочем, ты нравишься мне и я готов взять свои слова обратно, ибо сейчас я — именно букашка, та самая блоха на аркане, что покорно ожидает, шевеля хоботком, пока нагрянет некая всеобщая участь, сиречь Морево. Я человек и мне забавно. Проходят мгновения, складываются в минуты, в дни, а его все нет и нет, Морева этого дурацкого… Вот-вот… вот-вот… — а всё не наступает. Смотрите, люди добрые: то я скачу на Горошке демоны знают куда, то пьянствую по всем встречным и поперечным трактирам, совместно с доступными девками или без оных, то людоедов воспитываю, то трезво и неспешно веду глубокомысленные беседы с отшельниками и князьями, то еще какими-то никому не нужными глупостями увлекаюсь… Короче говоря, весь в движении и в поступках… а вроде бы ничегошеньки не происходит, время застыло, действие замерло… Ну так и что с того??? Если бы вдруг объявились такие любознательные человеки, которые, подобно неким сверхбогам, невесть из каких далей способны наблюдать за мною, за моими приключениями, оставаясь, при этом, неосязаемыми, неслышимыми и невидимыми, то я бы им так сказал, с доброй улыбкой на бородатом челе: почувствовали томление ожиданием, да? Хочется, чтобы поскорее всё началось и развернулось? Так и должно быть, потерпите, друзья мои, ведь терплю же Я!
Ветра почти нет, тучи потеряли черноту и тяжесть, да еще и я слегка их подразогнал, облегчил, молнии из них повыдергивав, поэтому они потихонечку набирают высоту и делают ночной мрак не то чтобы светлее, но — чище, прозрачнее… Хорошо брести наугад по лесным тропам, сшибая с полуголых веток целые гроздья накопленного за ночь дождя… Волглое увядание — тоже природа, а она мне всякая нравится, когда не досаждает непогодою, тем более, что сапоги мои, сшитые из нафьих шкур, влагу не пропускают, шапка и портки тоже кожаные, слабо промокаемые, а камзол и рубашка безо всякой волшбы высохнут на горячем теле человека Зиэля. Самое слабое мое место в этом смысле — моя борода, но я ее отожму, расчешу, высушу — и всё! И все неудобства и трудности преодолены!
Вот ведь какой с вечера был непорядок на местности: полнолуние, а за дождем и тучами нынешняя ночь едва его не прозевала! Это я вовремя исправил, исподволь ветрам помог, а потом их же и спровадил подальше.
Лунный свет — особый свет, в нем отсутствует сила солнечного луча, надменная, непререкаемая, всеподавляющая… Даже я стараюсь напрямую не встречаться взглядом с солнцем, хотя и не боюсь его… Луна — совсем иное дело, с луною мы весьма часто переглядываемся и пересмеиваемся, с луною нам нечего делить и не о чем спорить, она для меня — не угроза и не сила… Но вот над людишками и демонами луна почему-то имеет большую власть, не меньшую, чем над океанскими водами во время приливов и отливов.
А кто там у нас поскуливает по ходу движения, не очередная ли засада обозначила себя?…
Голосок чистый, мягкий, очень тихий… нет, это не демон и не оборотень, это человек женского пола… Ну, разумеется: сидит девчонка на косогоре, смотрит одновременно на луну и ее отражение в меленьком деревенском пруду и горькие слезы льет. Следует отметить, что девицы горюют совсем иначе, нежели парни, которые обычно более простоваты и лопоухи; мне даже не надобно будить в себе никакие дополнительные свойства, чтобы воссоздать недалекое предыдущее: девчонка та,
— Кха, гм!..
— Ой-й-й!.. Кто это? Это вы, дядя Хуг?… Ой, нет!..
— Это я, дядя Зиэль, если тебе что-нибудь говорит имя сие. Гость вашей деревни и очень-очень добрый человек.
Девчонка удивительно скора умом: уже успела испугаться, отойти от первого страха, поняв, что ей ничего не угрожает, и вновь испугаться, уже совсем иным страхом, ибо ее заметили, ее слезы слышали, ей помешали и могут об этом разболтать. Умницы и умники — отрадная редкость (и редкостная отрада! — Прим. авт.) в этом мире, признают и любят их далеко не всегда и не везде, однако общаться с ними любопытно. Эта крошка — явно умна от природы, но, при всем при этом, по-деревенски проста, доверчива и совсем еще дитя, несмотря на спелые девические стати… Слова мои, пришедшие к ней из ночного мрака, насчет того, что я очень и очень добр — почему-то ее успокоили, но тут уж ничего не поделаешь, ибо от одного ума не все зависит: знания приходят с опытом, а опыт с годами.
— Здравствуйте, дядя Зиэль. Да, я про вас слышала и даже видела, как вы вчера по улице шли…
— Ты сиди, сиди, я просто мимо проходил. Присяду, если не возражаешь? Поболтаем чуток, да я дальше побреду. Хорошо?
— Да, конечно, присаживайтесь… Давайте, я пошире расстелю, чтобы вам не на голой земле…
— Сойдет и так, тут камень, от него портки не пачкаются. Рассказывай.
— А… о чем рассказывать, дядя Зиэль? — Девчонка все еще сопротивляется участливому голосу и вопросительным словам, но они столь редки среди людей, что… Трепет выдает ее с головой: в этот миг она готова делиться своими бедами с кем угодно, лишь чуть-чуть подтолкни ее…
— Ну, как о чем? Почему одна, почему в ночи, почему плачешь? Ведь не от занозы же в пальчике?
— Н-нет у меня никакой занозы, ни в одном пальце…
— В пальце — может быть и нет… А как насчет сердца? А? Он — что, не догадывается, или просто на тебя не смотрит?
Прорвало плотину. Рыдает моя девица, аж заходится, впору наводнению начаться, а все равно — тихонечко действует, почти беззвучно… Приграничное население — особое.
— Лучше не спрашивайте… — Что в переводе с женского: не отступай, пожалуйста, спроси еще!
— Ну, а все-таки?
— Для него я что есть, что нет, пустое место. А мне все равно. Пусть она… пусть они…
— Да, конечно. Пусть всему миру будет хорошо, а ты убежишь в сторону с израненным сердцем и до глубокой старости будешь оплакивать свою боль! Одна.
Звать девчонку просто и звучно: Лерра, она дочь местного лесничего, но, будем считать, я этого пока не знаю. И вот, глотает слезы несчастная Лерра, поверяет мне одному свои тайны, которые я все наизусть знал, еще когда ее прапрабабок на свете не было, а я, тем временем, обустраиваю походный быт: убираю перегар изо рта, проверяю пространство на присутствие посторонних глаз и ушей, ставлю против них заграды зрительные и звуковые… Пошел даже на то, чтобы чуть попридержать время, а из наших человеческих тел вывести всякие ненужные вещества, дабы не отвлекали. Жидкость, потребную для образования девичьих слез, я все же ей оставил…
Что будем дальше делать? Как женщина она мне не нужна, просто не хочу её, как помощница в несуществующих замыслах моих — тем более, для этого даже Горошек уместнее; как источник сведений о деревне — ну… разве что случайное что-то сболтнет… Сам не знаю — зачем я взялся утешить ее и помочь ей? Может, вспомнил что-нибудь давнее, или просто восхотел необычного? Как бы то ни было, за дело я взялся в четверть силы, однако надежным, проторенным путем, ничего нового не изобретая, ни слов, ни объяснений… Впрочем, как раз для нее мои слова были и откровениями, и пропуском в новый неведомый храм сокровенных и могущественных знаний… Людям очень нравится чувствовать себя одними из тех, кто умеет дергать мироздание за некие тайные струны, им управляющие.