Зима драконов
Шрифт:
Такумик поклонился и, не поворачиваясь спиной к своему повелителю, вышел из зала. Он отнес ребенка в похожую на пещеру комнату с ледяными стенами, которую делил с двумя другими слугами-людьми Кори-уджи, развел там небольшой огонь и положил мальчика около него. То, что он видел, да и делал на службе у червя, лишило его каких бы то ни было чувств, но безмолвное горе малыша пробудило в нем остатки сострадания, и он ласково вымыл его и устроил на одеяле. Этот ребенок был не из его народа: прямой нос, бледная кожа, глаза не того цвета. Такумик решил, что ему около года, он показался ему сильным, крепким, и его явно очень любили.
– Как тебя зовут? – спросил он на своем языке.
Широко
Такумик плохо спал ночью, ему приснились его собственные дети: не их смерть – это было бы невыносимо, – а живые. Один раз он поднялся и прошел по коридору к яме, где люди облегчались, и помочился в вонючую дыру.
Вернувшись, он посмотрел на малыша, который подтянул ноги к подбородку и лежал, молча и не шевелясь. – Спи, – ласково проговорил он на своем родном языке.
Ближе к рассвету мальчик заворочался. Такумик спал, иначе он бы увидел, как Шем сел. Малыш уже понял, что слезы бесполезны, и потому не плакал. Меховой плащ, в который он был завернут, все еще пах им самим, Гортасом и едва различимо – матерью. Он не знал, что она умерла; понимал только, что его обижают, ему холодно и он оказался в незнакомом месте. Шем был напуган. Огонь погас, и в каморке стало темно. Рядом с ним, дергаясь в дурном сне, спал человек, который его накормил и разговаривал добрым голосом.
– Идти домой, – прошептал малыш, обращаясь к холодной, равнодушной темноте. – Шем идти домой?
Но никто ему не ответил.
ГЛАВА 12
Над северными горами разыгралась буря, неумолимая, как ночь.
Снег шел четыре дня. На пятый ураган стих: взошедшее солнце засияло в безоблачном небе, точно фонарь на столбе. В Чингаре, Кастрии и Слите уставшие от долгой зимы люди принялись расчищать заносы на дорогах. В Крепости Дракона конюхи выпустили на волю застоявшихся лошадей и начали убирать конюшни. Лоримир лег спать лишь на рассвете, после трехдневного марша через перевал, в котором участвовала половина гарнизона. Несмотря на сильную усталость, он остался доволен выносливостью своих людей, о чем с гордостью доложил Дракону. Они способны идти всю ночь, спать на ногах и убивать все, на что им укажут. Армия была почти готова к войне.
В мастерской своей лавки на Фонарной улице, в городе Уджо, Террил Чернико, по прозвищу Соколица, сидела на подушке, скрестив ноги, и стругала палку для лука.
В помещении было светло. Хотя утро давно наступило, она зажгла свечи. Луки всех размеров и видов, некоторые в чехлах, другие нет, висели на восточной и западной стенах. Северную занимали многочисленные полки, забитые свитками и книгами.
А в лавке ее ученик по имени Тико пел новую любовную песню.
Сказать, как я тебя люблю, Не хватит духу мне. Слова бесчисленны мои. Как– Тико, – позвала Соколица.
– Да, госпожа. – Тико отодвинул занавес, отделявший одно помещение от другого.
– Спой что-нибудь другое. Все торговцы рыбой в Уджо поют сейчас эту песню.
Тико усмехнулся и потер усы – он начал их отращивать всего неделю назад, и они были еще совсем редкими – и исчез, насвистывая «Загадочную песню». Свистел он мелодично. Соколица с улыбкой вернулась к прерванной работе.
Она вырезала лук из орешника. Лук предназначался для ребенка, наследника одного из богатых домов, скорее игрушка, чем оружие. Лемининкай, прежде ее хозяин, а теперь клиент, хотел сделать подарок своему Приятелю. Она не любила подобные заказы, но просьбы Лемининкая всегда старалась выполнять. В маленьком луке будут вставки из розового дерева и оленьих рогов; оружие получится красивым. Она провела большим Пальцем по гладкому янтарному дереву. Соколица выбрала удачную ветку орешника – прямую и чистую. Если присмотреться внимательнее, можно было заметить серебряные прожилки на янтарном фоне.
Вдруг свечи в мастерской одна за другой погасли. Соколица застыла, и в наступившем сумраке ее глаза широко раскрылись. Занавес даже не шевельнулся. Воздух замер в неподвижности. Песнь Тико смолкла, словно ее поглотила темнота. В мастерской стало ужасно холодно, и тут же возникло мерцавшее над гладкими половицами пола бело-голубое сияние, подобное лунному свету на снегу. Медленно обозначились очертания мужской фигуры. Человек стоял, склонив голову, но ей не нужно было видеть его лицо: она узнала стройное, готовое к прыжку тело, темные волосы, тронутые сединой, сильные знакомые руки… Бледный свет усилился, и Соколица увидела ужасные смертельные раны на его теле. Волк поднял голову. Он лишился левого глаза; в правом она прочитала скорбь.
– Волк! – воскликнула она, но на призрачном лице ее друга не возникло узнавания. – Волк, подожди! – Видение стало меркнуть.
Со всех сторон нахлынули стихнувшие звуки: Соколица услышала, как насвистывает Тико, что-то кричит за окном уличный торговец. Одна за другой зажглись свечи.
Женщина встала.
– Тико, – позвала она дрогнувшим голосом. Госпожа? – Из-за занавеса появилась голова ученика. – Вы меня звали?
– Ты не заметил ничего странного?
– Странного?
– Да, необычного. Как вдруг похолодел воздух, к примеру.
– Нет, госпожа. Я был здесь… что-то случилось?
– Не имеет значения, – покачала головой Соколица, – Возвращайся к работе.
В «Золотой чаше» – постоялом дворе Согды, в двух часах к северу от Мако, в теплой комнате довольно похрапывал Медведь.
В камине горело сосновое полено. Рядом с ним спала крупная обнаженная женщина, ее длинные темные волосы рассыпались по подушке. На столе красовался столбик золотых монет, плата за пятидневное путешествие по залитым дождем холмам. Медведь сопровождал в качестве проводника нервного мужчину, который не хотел нанимать подозрительных типов для охраны, но опасался в одиночку ходить по пустынным дорогам. Медведь не знал, что этот человек нес из Ярроу в Мако, но груз был совсем небольшим. Одно время за ними следовали трое мрачных мужчин, бывших солдат, но потом один из них узнал рыжебородого великана, легко шагавшего рядом с коричневым мулом купца.