Зима, когда я вырос

ван Гестел Петер

У Бет сделалось сердитое лицо.

— Ты тогда разозлилась на своего папу? — спросил я.

— Нет, мне и в голову не пришло на него злиться, ты что! Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: я твой отец, ты можешь спрашивать меня о чем угодно, давай спрашивай.

— Как медленно ты рассказываешь, Бет, — сказал Зван и зевнул.

— Тсс, — сказал я.

— Да, я знаю, это не очень интересная история, но удивительно, что я так хорошо помню эту прогулку по парку Вондела. Теперь я

у папы уже ни о чем не могу спросить. Теперь я гуляю по парку Вондела одна, даже если рядом мои одноклассницы.

Она посмотрела на меня.

— Почему я его ни о чем не спрашивала? Почему я его всегда так стеснялась? Я всегда очень смущалась. И он это видел. И смеялся. И смеялся еще громче, если я его просила: не смейся, пожалуйста. «Никогда не обращай внимания на то, что о тебе думают другие», — сказал он мне как-то раз. И стал по-дурацки танцевать вокруг дерева, а я не знала, куда спрятаться.

— На него, наверное, все смотрели? — спросил я.

— Ты ужас какой глупый, Томас.

— А что, на него никто не смотрел?

Оттого что Зван рассмеялся, Бет перевела взгляд на него.

— Потом папа быстро убежал, — сказала Бет, — пальто его развевалось, а я бежала за ним следом и никак не могла его догнать, наоборот, я отставала все больше и больше, я плакала и кричала: ну зачем ты так валяешь дурака, тебя ведь могут увидеть, мне так стыдно за тебя. Он остановился, подождал меня, а когда увидел, что я плачу, сразу стал таким, таким…

— Таким растерянным, — сказал Зван.

Бет кивнула.

— У тебя на носу крошка, Бет, — сказал я.

Она посмотрела мне в глаза и смотрела долго-долго, но крошку так и не смахнула.

— Папа сел на скамейку, положил ногу на ногу и стал глядеть в небо. Я перестала плакать и хотела сесть с ним рядом и прижаться к нему, но побоялась. Потом он посмотрел на меня и засмеялся, но совершенно не весело. Он похлопал рукой по скамейке рядом с собой, и мы потом без конца сидели рядом, на этой самой скамейке; наверное, я так замерзла, что ничего уже не чувствовала. Он не решался заговорить. Я же не такая уж дурочка, думала я, скажи мне хоть что-нибудь… Странно, в детстве я проводила с ним так много времени, но вспоминается мне всегда наше молчаливое сидение в парке. Иногда мне это снится. Он сидит со мной рядом и хочет мне рассказать, что его скоро убьют. Но ничего не говорит.

— Тогда он еще не мог знать, что с ним будет.

— Можешь мне не объяснять, — сказала Бет, — но что снится, то снится, от нас это не зависит.

Зван пел песню — очень чисто, по-девчоночьи. Мы с Бет не могли этого слышать, мы заткнули уши пальцами и изо всех сил замотали головой: не надо!!!

Зван прекратил петь и засмеялся. Потом что-то сказал.

Мы вынули пальцы из ушей и спросили в один голос:

— Что ты говоришь?

— Я говорю, — сказал Зван, — что не понимаю, почему вам не нравится?

— Дождись, чтобы у тебя сломался голос, — сказала Бет неискренне.

Я задумался. То ли я завидовал, что он так здорово поет, то ли мне правда не нравилось.

— О чем ты думаешь, Томас? — спросил Зван.

— Хм, — сказал я, — я думаю о Марии Монтес. Какой она была в детстве? Когда ей было лет десять?

— У нее были темные глаза и маленькие ножки, — сказал Зван мечтательно, — и хорошенький бантик на черных волосах; время от времени она, забывшись, совала в рот палец.

— Расскажите-ка мне, раз вы такие удальцы, — сказала Бет, — о девочках. Ведь вы только о них и думаете. Расскажите, я обещаю не смеяться.

Я страшно удивился. При чем здесь она?

— Давай ты первый, — сказал мне Зван.

— Он стесняется, — сказала Бет.

Она встала и не спеша подошла ко мне. Я сглотнул, когда она как ни в чем не бывало села напротив меня по-турецки.

— Какой должна быть девочка, чтобы тебе понравиться, Томас? — спросила она.

— О, — сказал я, — светловолосой.

— Светловолосой-светловолосой… И зачем тебе это надо? Ладно, давай дальше.

— Надо, чтобы она весело смеялась и вообще была веселой.

— Ты хочешь, чтобы она все время прыгала, пела и плясала, да?

— Нет, все время не обязательно.

— А если она носит очки?

— Фу, — фыркнул я, — девочка в очках — не девочка.

Бет смотрела на меня подозрительно. Ее темные глаза за стеклами очков стали, как обычно, маленькими и злыми.

— Ну ты и пустомеля, — сказала она.

— Нет, — сказал я. — Темноволосые девчонки мне не нравятся. Они дразнятся. Или щипаются.

Бет слабенько ущипнула меня за руку.

— Вот так?

Мне стало дивно хорошо от того, что Бет меня ущипнула.

— Ай! — громко воскликнул я.

— А если девочка с черными волосами и в очках вдруг влюбится в тебя, — сказала Бет, — и если она тебе скажет: «Томас, давай с тобой встречаться», — что ты ответишь?

— Скажу «нет», — хрипло ответил я.

— Это я не о себе, так что не думай.

— Да, мой нос тоже это чует, — сказал я.

Бет сняла очки. Зря она это сделала. Теперь ее глаза стали такими чудесно-близорукими, что я совсем растаял, — хорошо, что она обычно ходит в очках, а то я бы просто умер.

Бет засмеялась.

— Это я тебя дразню, — сказала она. — Не принимай близко к сердцу.

Она отодвинулась от меня и села подальше от нас обоих.