Зима мира

Фоллетт Кен

Они пересекли площадь Потсдамер-плац. Там было плотное движение. В беспорядочной толчее автомобили и трамваи соперничали с пешеходами и экипажами.

– Разве не лучше, когда пресса может критиковать всех одинаково? – сказала мама.

– Прекрасная идея, – сказал он. – Но вы, социалисты, живете в мире иллюзий. А мы, практичные люди, знаем, что Германии не прожить на одних идеях. Людям требуется хлеб, обувь, уголь.

– Я с вами полностью согласна, – сказала мама. – Я бы и сама рада иметь побольше угля… Но я хочу, чтобы Карла и Эрик выросли гражданами свободной страны.

– Вы слишком высоко ставите свободу. Не она делает людей счастливыми. Им нужнее сильное руководство. Я хочу, чтобы Вернер, Фрида и бедняжка Аксель выросли в стране гордой, дисциплинированной и объединенной.

– А чтобы стать объединенными, нам обязательно нужно, чтобы ваши головорезы в коричневых рубашках избивали старых евреев-лавочников?

– Политика груба. С этим ничего не поделаешь.

– Как раз наоборот. И вы, и я – лидеры, Людвиг, каждый по-своему. И именно мы в ответе за то, чтобы политика стала не такой грубой – более честной, более разумной, менее жестокой. Если мы этого не сделаем – мы не выполним свой долг патриотов.

Господин Франк ощетинился.

Карла мало знала о мужчинах, но и она понимала, что они терпеть не могут, когда женщины им указывают, что именно является их долгом патриотов. Похоже, сегодня утром мама забыла нажать на кнопку своего очарования. Впрочем, сейчас нервничали все. Из-за предстоящих выборов все были на грани срыва.

Машина выехала на Лейпцигер-плац.

– Где вас лучше высадить? – холодно спросил господин Франк.

– Вот здесь будет вполне удобно, – сказала мама.

Господин Франк постучал по стеклу, отделяющему их от водителя. Риттер остановил автомобиль и поспешил открыть дверь.

– Я очень надеюсь, что Фрида скоро поправится, – сказала мама.

– Благодарю вас.

Они вышли, и Риттер закрыл дверь.

До маминой редакции нужно было идти пешком еще несколько минут, но стало ясно, что мама не хочет больше оставаться в машине. Карла надеялась, что мама не все время будет ссориться с господином Франком, ведь это может помешать ей видеться с Фридой и Вернером. Это было бы ужасно.

Они быстро двинулись вперед.

– Постарайся у меня на работе вести себя получше, – сказала мама. В ее голосе зазвучали жалобные нотки. Карла почувствовала стыд, что мама из-за нее так волнуется, и решила вести себя идеально.

По дороге мама поздоровалась с несколькими прохожими: она вела свою колонку, сколько Карла себя помнила, и ее хорошо знали в журналистских кругах. Все звали ее на английский манер, «Леди Мод».

Возле здания, в котором располагалась редакция «Демократа», они увидели старого знакомого: сержанта Шваба. Во время войны он сражался вместе с папой и до сих пор стригся ужасно коротко, по-военному. Когда война кончилась, он работал садовником – сначала у деда Карлы, а потом у ее отца; но он украл деньги из маминого кошелька, и папа его уволил. Теперь на нем была уродливая военная форма штурмовиков, «коричневорубашечников», которые были не солдаты, а нацисты, получившие полномочия полицейских.

– Доброе утро, фрау фон Ульрих! – громко сказал Шваб, словно совсем не стыдясь того, что он вор. И даже не притронулся к шапке.

Мама холодно кивнула и прошла мимо.

– Интересно, что он здесь делает, – нервно пробормотала она, когда они входили в здание.

Мамин журнал занимал второй этаж современного здания. Карла знала, что появление детей здесь не приветствуется, и надеялась, что они смогут добраться до маминого кабинета незамеченными. Но на лестнице они встретились с господином Йохманном. Это был тучный человек в очках с толстыми стеклами.

– Это что такое! – процедил он, не вынимая изо рта сигареты. – У нас что, открылся детский сад?

Мама не отреагировала на грубость.

– Я тут вспоминала, как вы на днях говорили, – произнесла она, – что молодежь считает работу журналистов эффектной профессией, не понимая, сколько тяжелого труда она требует.

Он нахмурился.

– Я так говорил? Ну да, и это чистая правда.

– Вот я и привела свою дочь, чтобы она посмотрела, как работа журналиста выглядит на самом деле. Мне кажется, это будет полезно для ее образования, особенно если она станет писательницей. Она хочет выступить перед своим классом с докладом об этом посещении. Я была уверена, что вы согласитесь.

Мама выдумывала на ходу, но звучало это убедительно, подумала Карла. Она сама готова была поверить. Наконец-то мама нажала на кнопку своего очарования.

– Но вроде бы сегодня к вам приезжает важный гость из Лондона? – сказал Йохманн.

– Да, Этель Леквиз, но она моя давняя подруга… Она знает Карлу с пеленок.

Господин Йохманн несколько смягчился.

– Хм-м… Ну что же. Через пять минут у нас редакционное совещание, я только схожу за сигаретами.

– Карла сбегает для вас за сигаретами! – Мама повернулась к Карле. – Иди в сторону центра, через три дома – табачная лавка. Господин Йохманн предпочитает марку «Рот-хендл».

– Ну что же, тогда мне ходить не придется.

Господин Йохманн дал Карле монету достоинством в одну марку.

– Когда вернешься, – сказала ей мама, – найдешь меня на последнем этаже, в комнате рядом с рубильником пожарной тревоги. – Она повернулась к Йохманну и доверительно взяла его под руку. – Мне кажется, лучше номера, чем последний, у нас еще не было, – сказала она, и они пошли вверх по лестнице.

Карла выбежала на улицу. Мама добилась своего, смешав, как это было ей свойственно, дерзость с обаянием. Она порой говорила: «Нам, женщинам, приходится применять все средства, что у нас есть». Подумав об этом, Карла поняла, что воспользовалась маминой тактикой, чтобы господин Франк их подвез. Может быть, в конце концов, она и похожа на маму. Может быть, именно поэтому мама и улыбнулась той странной легкой улыбкой: она узнала себя тридцать лет назад.

В лавке была очередь. Казалось, здесь запасалась сигаретами на весь день половина берлинских журналистов. Наконец Карла купила пачку «Рот-хендл» и вернулась в здание редакции. Рубильник пожарной тревоги она нашла легко – это была большая ручка, прикрепленная к стене, – но мамы в кабинете не было. Ну конечно, она же на редакционном собрании.

Карла пошла по коридору. Все двери были настежь, и в большинстве комнат было пусто, не считая нескольких женщин – по-видимому, машинисток и секретарш. В конце коридора, за поворотом, Карла увидела закрытую дверь с табличкой «Зал заседаний». Оттуда раздавались сердитые мужские голоса. Карла постучала в дверь, но никто не ответил. Она постояла в нерешительности, потом повернула ручку и вошла.