Зима на разломе
Шрифт:
Шломи отчаянно маневрировал, пытаясь все время оказываться между мною и разъяренным папашей, а я, соскочив, стал бегать за ориксенком, то и дело плюхаясь на усыпанный колючками песок в попытке его схватить и одновременно уворачиваясь от рогов матери, преследовавшей нас по пятам. При температуре 50 градусов в тени такие упражнения удивительно быстро выматывают. Наконец я ухватил «теленочка», пулей вскочил в машину, и мы помчались по большому кругу в тучах пыли, стараясь оторваться от погони. В нашем распоряжении было три минуты: потом родители могут не признать пропахшего людьми и бензином малыша. Покрытый чудесной золотистой шерсткой ориксенок отчаянно брыкался, но я, прыгая вверх-вниз от тряски, все же ухитрился измерить его рулеткой и взвесить на специальном безмене. Как сейчас помню: 52 см в длину и пять с чем-то кило.
Я шлепнул ему на ушко метку, и Шломи затормозил, чтобы я мог аккуратно вколоть поливакцину. В тот момент, когда я надавил на поршень шприца, из-за машины вывернулся папа-орикс и наотмашь ударил меня рогами, так что я чудом успел отбить их ботинком. Я поставил на землю перепуганного малыша, и мы сломя голову умчались прочь.
Выслушав отчет Шломи о мероприятии, Рони Малка многозначительно посмотрел на Ринга и сказал мне:
— Берем тебя волонтером. Платить пока не будем, но балок для жилья выделим.
Питаться можешь тем, что зверям привозят. Если ты и вправду все умеешь, через две недели запишем младшим научным сотрудником (должность называлась иначе, но на русский лучше перевести так). Тогда и платить начнем, правда, мало. На работу выходишь завтра утром. К хищникам не заходить, змей в руки не брать, ночью по пустыне не шляться. Хорошо бы тебя никто не разорвал в первый месяц — здесь такое уже было. Желаю удачи!
Я заскочил в душ, пробежал два километра до автобусной остановки, приехал вечером в Тель-Авив, забрал в дельфинарии вещи, попрощался с директором, Полиной и (увы, по телефону) с Наденькой, снова сел на автобус, отдав за билет всю зарплату за три дня работы в дельфинарии, и утром прибыл в Хай Бар. В тот же день я отправил Ирочке первое письмо, в котором сообщил, что устроился на работу, что очень скучаю, что погода у нас хорошая и что зима пролетит быстро.
Ты обижена очень сейчас Что ты дома одна в этот вечер, Что так редки случайные встречи И так долги разлуки у нас.
Ты права, совершенно права, Не любовь — раз в полгода свиданья, Не помогут слова оправданья И вообще никакие слова.
Я и сам проклинаю себя, Что рожден бесконечно скитаться, Что с тобой не могу я остаться И страдать заставляю тебя.
Да, ты вправе, конечно, вполне, Меня к черту послать хоть сегодня, Стать, быть может, немного свободней И навеки забыть обо мне.
Ты за все меня можешь винить:
Я тебя променял на дорогу, Хотя должен тебе очень много…
Но не надо, не рви эту нить.
В жизни, жесткой, как грани стекла, Как холодная маска-камея, Мы, быть может, друг другу сумеем Передать хоть немного тепла.
Ты, наверно, смеешься сейчас, И совсем не одна в этот вечер, И забыла случайные встречи, Но не вечна разлука у нас.
4. Волонтер
День упал, как листок клена.
Куда мне спешить?
Каждый час приближает меня
К зиме.
Я открыл глаза и тут же снова зажмурился — от счастья. Потому, что яркий солнечный свет хлестал в открытое окно, потому, что взахлеб пели птицы, потому, что вокруг был заповедник Хай Бар, и потому, что скоро пора было на работу. Я вскочил и распахнул дверь на улицу. Стайка горлиц, рябков и синайских воробьев разлетелась от протекавшего шланга — единственного водопоя в радиусе двух километров. Крыльцо за ночь густо усеяли свернутые спиралькой семена вековой акации, накрывавшей собой мой домик, словно огромный гриб с плоской шляпкой. В ее ветвях сновали крошечные птички, черные с ярко-изумрудным отливом — палестинские нектарницы. Корм себе они добывали из алых цветков лорантуса, паразитного растения, росшего на ветвях дерева. На песчаной тропинке виднелись следы каракала и афганской лисички, которая жила в соседнем каньоне и иногда забегала в гости.
Тут я вспомнил, что сегодня День Белой Мыши, и настроение стало еще лучше. Я быстро поджарил яичницу с помидорами, закусил апельсином, собрал под фонарем ночных бабочек для ящериц нашего террариума, вышел на шоссе и зашагал к конторе заповедника. В принципе, можно было проехать этот путь на велосипеде, но я больше любил ходить пешком.
Справа угрюмо вздымался километровой высоты обрыв, в глубь которого уходили загадочного вида узкие каньоны. Там, наверху, лежала пустыня Негев. Слева тянулась Арава — ровная долина, равномерно усаженная акациями. За ней синел иорданский борт впадины-разлома — высокий горный хребет, увенчанный несколькими потухшими вулканами. Стайки вьюрков звонкими голосами перекликались в ясном небе, а в тени деревьев иногда можно было разглядеть стройную фигурку газели.
В тот момент, когда я подходил к конторе, скалы вдруг вспыхнули алым огнем, а миг спустя из-за гор на той стороне выскочило солнце, и небо сразу из розового стало ярко-синим. Меня обогнал джип с моими соседями, Ивтахом и Гилем, а со стороны Эйлата подкатила машина с Тони Рингом, Аилой, Шломи и Давидом — они жили в городе, в сорока километрах дальше к югу.
Мы очень рано собирались на работу, чтобы побольше успеть до приезда туристов и начала жары. Первым делом надо было вымыть и без того сверкавший белизной туалет. Но за эту работу всегда брался Тони, наш шеф, таким образом подчеркивавший свой демократизм. Мы с Шломи покормили мышей и тараканов, которых разводили на корм, и поспешили в Павильон Ночных Животных, потому что там вот-вот должен был погаснуть свет.
В Павильоне жила всевозможная ночная фауна. Чтобы туристы могли ее увидеть, там установили специальный световой режим: ночью горел яркий свет, а днем было почти темно. Собственно говоря, из-за ошибки в расчетах там вообще почти ничего не было видно, пока не постоишь полчасика, чтобы глаза привыкли к темноте. Но исправить реостат все время было некогда, а туристы были в восторге уже от того, что видели скорпионов. В ящиках скорпионов стояли ультрафиолетовые лампы, а панцирь этих застенчивых созданий в ультрафиолетовых лучах светится таинственным голубым сиянием.
Сегодня у всех хищников зоопарка был празник — День Белой Мыши. Обычно их кормили мясом, яйцами и морожеными цыплятами, а раз в неделю давали живых мышей.
Шломи сразу пошел к паре песчаных лисичек, которых когда-то вырастил, а я запустил четырех мышек к черным эфиопским ежам. Колючие шарики мгновенно превратились в стремительных убийц, с невероятной скоростью носившихся за жертвой, так что даже жившая с ними парочка сычей не успела добыть себе по мышке раньше.
Потом я кинул мышь сове-сипухе, которая поблагодарила меня мрачным шипением, запустил по одной к жирным рогатым гадюкам, дал тараканов скорпионам и тарантулам, подсыпал овощей смешным, похожим на белочек перохвостым песчанкам, и занялся обитателями самого большого вольера — полусотней пещерных крыланов. Не успел я повесить в авоськи новую порцию яблок и хурмы, как сто кожистых крыльев принялись с шуршанием хлопать по воздуху, и на минуту их вольер стал похож на болото с птеродактилями из «Затерянного мира». Внимательно посмотрев, нет ли у кого-нибудь из крыланов под мышкой новорожденного детеныша, мы вышли из павильона, и Шломи направился к хищникам, а я — в «мелочевник».