Зима стальных метелей (CИ)
Шрифт:
Попрощались с землячком, наобещали всего и скоро, и скрылись с пятеркой бывших арестантов на пустынных улицах мертвого города.
Мне не хотелось проверять на прочность нервы командиров. Парни сидели в тюрьме, расстрела ждали, тут появляется воскресший сослуживец, любой может удивиться. А сотрудники тюремного ведомства — люди осторожные. Сразу заключенных в камеру вернут, да и нас в соседнюю посадят — до выяснения обстоятельств. Нет, пусть трех осужденных командиров Иванова забирает, а я уже с ними на аэродроме встречусь.
Туда наша
Летчики машину к вылету готовят, я их представил, как запасной экипаж, техники не удивились, машин не хватало, а пилотов было еще много. Танкисты в карауле время коротают, а я решил со старым знакомым отношения выяснить, а то кадровый вражеский диверсант, да впав в недоумение, может много дров наломать.
— Задача у нас простая. Сейчас привезут еще две группы подъедут, сядем в самолет и улетим в Стокгольм. Там сам решишь, или с нами останешься, или пойдешь в родное посольство, опять на войну, — поясняю ему ситуацию.
— Вы, товарищ капитан НКВД, — ломает мне комедию, — меня с кем-то перепутали…
— Да, с одним старшим лейтенантом, что у меня на дороге документы проверял, помнишь, грузовичок с круглосуточным пропуском по дороге на Автово? А? И вообще, я же тебя не спрашиваю, кто ты и откуда, и тайны мне твои не нужны. Не хочешь лететь — иди на все четыре стороны, — спокойно предлагаю.
Мне он на самом деле не нужен, просто решил сделать доброе дело — спасти человека.
За разговором до забора дошли, а там солдатики трупы в штабеля складывают. Вчетвером пытаются тело наверх закинуть, а не получается. Того и гляди, сами рядом падут и не встанут.
— Давай поможем, — предлагаю. — Только перчатки надень, вши почти наверняка на покойниках.
Шпиона передернуло. Вспомнил, как в общей камере комендатуры сидел.
Три последних трупа на вершину штабеля забросили, они и не весили ничего, кожа да кости. Немецкого диверсанта с непривычки затрясло. Нервы-с.
— Я не знаю, зачем, и кому это нужно, кто обрек их на смерть не дрожащей рукой, только так бесполезно, так зло и ненужно, опустили их в вечный покой, — поет немец русскую классику, и течет у него по щеке слеза.
— И никто не додумался просто встать на колени, и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране, даже чистые подвиги — это только ступени, в бесконечные пропасти, к недоступной весне…
Хорошие тексты писал эмигрант Вертинский, не рифмовал «ля-ля-ля» с тополя и словом «бля». Потому и забыт.
Солдатики куда заторопились, ну и мы решили, что нагулялись, хапнули впечатлений и отношения выяснили. Развернулись и к самолету пошли.
Только у самолета все было совсем плохо. Вокруг него стояла чуть ли не целая рота аэродромной охраны во главе с мордатым комиссаром. Возле него терлись три доходяги-солдатика.
— Вот они! — в нас ткнули указующими перстами. — Это они песенки пели, что наша родина — дурацкая! В смысле — бездарная! Враги, сразу видно!
Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
— Михеев, — говорю, — все на борту?
— Да! — отвечает тезка.
Он в распахнутом люке стоит с пулеметом в руках. Двадцать метров до него, и лесенка два метра всего, но не заскочить нам в самолет. А если сделаем попытку прорваться, то и самолету не взлететь.
— Товарищ комиссар, не будем мешать спецрейсу. Они пусть взлетают, а мы спокойно выясним, что там бойцам послышалось, — пытаюсь сгладить ситуацию.
— Экипаж специального самолета задержан в казарме до особого распоряжения, сейчас сюда прибудет следователь особого отдела армии, и разберется с этим вражеским самолетом! — сообщает мне комиссар аэродрома.
— Михеев! Постарайся, чтобы все девицы были счастливы. Немедленно взлетайте. Это приказ, — говорю спокойно, а ведь мы с диверсантом уже почти покойники.
Пограничникам ничего повторять не надо. Лязгнул люк, завыли двигатели, рванули стылый воздух пропеллеры. Повернулся задний колпак с хвостовым пулеметом. От ворот легковая машина несется, торопится особый отдел врагов ловить, только не успевает.
Аэродром стационарный, взлетная полоса ровная, бетонированная, пошел транспортный самолет с места, натужно гудя моторами, и вот уже колеса отрываются от земли, и уходит он прямо в серые тучи.
В небе нам память остается что, след от самолета, след от самолета…
Машинка к нам подъезжает, тормоза визжат, дверка распахивается.
— Ах ты, урод! Упустил! — кричу я, и бью комиссара рукояткой «ТТ» в лицо. — Капитан НКВД! — кричу, здесь, в этой стране, кто громче орет, тот и начальник. — Давай быстрее к штабу, пошлем в погоню истребители, у них транспортник, им не уйти! Этого разгильдяя с собой берем, пусть ответит за свои делишки — месяц у него на аэродроме вражеский самолет ремонтировался да красился!
Заталкиваю комиссара на пол в машину, попутно бью его два раза по голове. А где доносчик? При дистрофии реакция сильно замедляется, но сейчас он снова свой поганый рот откроет, вот уже челюсть вниз пошла для крика, только я раньше успею. Подскакиваю, и бью его ногой в живот. Так-то, родной, бывают в жизни и неприятности.
Тащу за собой немца, залезаем на заднее сидение, ноги ставим на комиссара. Устроились.
— Гони! Упустим! — кричу водителю прямо в ухо.
Работника особого отдела тоже азарт погони захватил, он тоже руками машет — вперед! Только нам-то в штаб не надо. Есть два варианта. Либо хитрить, либо просто машину брать.
— Тормози! Задержанный что-то сказать хочет! Может, важную информацию даст.
Останавливаемся, выскакиваем, стучу водителю — помогай, застрял. Тот только из машины вылезает, как я его на нож насаживаю. Готов. Огибаю машину, диверсант уже шнур сматывает, а следователь задушенный лежит с пеной у рта, кобура расстегнута, пустая.