Зима в Мадриде
Шрифт:
Гарри понятия не имел, каково это – учиться в частной школе. В его голове возник образ просторного здания, где его ждут, полного света и яркого, как на фотографии родителей.
– Что ты думаешь, Гарри? Хотел бы поехать?
– Да, дядя. Я хочу.
Уилл жил на тихой улице с псевдотюдоровскими особняками. Новое бомбоубежище – длинное низкое бетонное здание, совершенно здесь неуместное, стояло у края газона.
Кузен уже был дома и открыл дверь на звонок Гарри. Переодетый в джемпер с ярким орнаментом, он лучисто улыбался гостю, глядя на него сквозь очки:
– Привет, Гарри! Хорошо добрался?
– Спасибо. – Гарри пожал ему руку. – Как ты, Уилл?
– Держусь, как все. Как твои уши?
– Почти в норме. Одно немного глуховато.
Уилл отвел Гарри в холл. Из кухни, вытирая руки о полотенце, вышла высокая стройная женщина с мышиного цвета волосами и недовольным вытянутым лицом.
– Мюриэль… – Гарри заставил себя тепло улыбнуться. – Как вы?
– Борюсь за жизнь. Не буду жать тебе руку. Я готовила. Думаю, можно пропустить чай, давайте сразу обедать.
– У нас отличный стейк, – подхватил кузен. – Договорились с мясником. Ну давай проходи, тебе нужно умыться.
Гарри останавливался в дальней спальне. Там помещалась большая кровать, туалетный столик украшали несколько безделушек на салфетках.
– Я оставлю тебя, – сказал Уилл. – Умойся и приходи вниз.
Гарри сполоснул лицо над небольшой раковиной и, вытираясь, разглядывал себя в зеркале. Он немного поправился, его крепкое тело от недостатка физической нагрузки в последнее время раздалось, подбородок округлился. Люди говорили, что у него привлекательные черты, хотя сам он всегда считал свое лицо под кудрявыми каштановыми волосами немного широковатым, чтобы его можно было назвать красивым. Вокруг глаз появились новые морщины. Он попытался придать своей физиономии как можно более безразличное выражение. Сможет ли Сэнди прочесть его мысли под такой маской? В школе прятать свои чувства было нормой поведения, эмоции выражали, только сжав челюсти или вскинув бровь. Все присматривались друг к другу, искали мельчайшие признаки задетых чувств. Теперь ему нужно научиться ничего не выдавать мимикой или даже вводить ею в заблуждение. Гарри лег на постель, вспоминая школу и Сэнди Форсайта.
Гарри сразу понравилось в Руквуде. Школа размещалась в здании XVIII века в сельской глубинке Сассекса. Ее основала группа лондонских бизнесменов, которые вели торговые дела за морями и хотели дать образование сыновьям офицеров со своих кораблей. Названия торговых домов отражали их морское прошлое: Роли, Дрейк и Хокинз. Теперь сюда посылали своих отпрысков чиновники и мелкие аристократы, а стипендии на обучение некоторых мальчиков выплачивали из их наследства.
Школа и ее порядки дали Гарри ощущение сопричастности и цели существования. Дисциплина была суровая, но у него не возникало желания нарушать правила, и он редко получал выговоры, тем более наказание палкой. Он успевал по большинству предметов, особенно по французскому и латыни, – языки давались ему легко. Спортивные занятия тоже доставляли удовольствие, больше других нравился крикет с его размеренностью. В последний год учебы Гарри был капитаном юношеской команды.
Иногда он в одиночестве прогуливался по главному холлу, где висели фотографии выпускников каждого года, останавливался и разглядывал снимок 1902-го, с которого на него из двойного ряда стоящих в задеревенелых позах старшеклассников в шапках с кисточками смотрело мальчишеское лицо отца. Тогда он поворачивался к доске за сценой в память о павших в Первой мировой, имена были выбиты золотыми буквами. Читая имя отца, он ощущал, как слезы пощипывают глаза, и быстро смахивал их, чтобы никто не увидел.
В 1925 году, когда в школу поступил Сэнди Форсайт, Гарри перешел в четвертый класс. Хотя мальчики по-прежнему спали в большой общей спальне, с прошлого года у них появились кабинеты для занятий. Ребята размещались по двое-трое в маленьких комнатах с древними стульями и исцарапанными столами. Друзьями Гарри были в основном тихие серьезные ребята, он с удовольствием делил кабинет с Берни Пайпером, одним из тех, кто учился на стипендию.
Пайпер вошел с дороги, не распаковав вещей, и весело бросил:
– …вет, Бретт. Чую, мне мириться с запахом твоих носков еще год.
Отец Берни был бакалейщик в Ист-Энде, и его сын, когда прибыл в Руквуд, говорил как истинный кокни. Постепенно его прононс изменился и стал ближе к протяжному выговору высшего класса, как у остальных, но лондонская гнусавость всегда поначалу давала о себе знать, когда он возвращался в школу после каникул.
– Хорошо отдохнул?
– Немного скучал. Дядя Джеймс почти все время болел. Рад, что вернулся.
– Надо было тебе побатрачить в лабазе моего отца, тогда б узнал, что такое скука.
В дверях появился еще один тип – крепко сбитый парнишка с черными волосами. Он поставил на пол дорогой с виду чемодан и с высокомерной отрешенностью прислонился к дверному косяку.
– Гарри Бретт? – спросил он.
– Да.
– Я Сэнди Форсайт. Новичок. Я в этом кабинете.
Он подтащил к себе чемодан и стоял, глядя на них. Большие карие глаза смотрели пристально, и было в его лице что-то тяжелое.
– Ты откуда? – поинтересовался Берни.
– Брейлдон. В Хартфордшире. Слышал о таком?
– Да, – сказал Гарри. – Вроде хорошая школа.
– Ага. Так говорят.
– Тут неплохо.
– Правда? Я слышал, дисциплина строгая.
– Отходят палкой, только тебя завидят, – согласился Берни.
– А ты откуда? – спросил Форсайт.
– Уоппинг, – гордо ответил Берни. – Я из тех работяг, которых допускает к себе правящий класс.
В прошлом семестре Берни, ко всеобщему неодобрению, называл себя социалистом. Форсайт вскинул брови:
– Могу поспорить, ты вписался гораздо лучше меня.
– О чем ты?
– Я вроде как плохой парень.
Новичок достал из кармана пачку «Голд флейк» и вытянул из нее сигарету. Берни и Гарри посмотрели на открытую дверь.
– В кабинетах нельзя курить, – быстро проговорил Гарри.
– Мы можем закрыть дверь. Хочешь сигарету?
Берни засмеялся:
– Тебя поколотят палкой за курение в здании. Это того не стоит.
– Ладно. – Форсайт широко улыбнулся Берни, обнажая крупные желтые зубы. – Значит, ты красный?
– Я социалист, если ты это имеешь в виду.