Зимний пейзаж с покойником
Шрифт:
– И далеко вы собрались лететь? – поинтересовался Самоваров.
– Не очень – на Кипр. Там сейчас что-то вроде нашей осени. Прелесть! Знаете, я не люблю крайностей – ни трескучего мороза, ни дикой жары. Не понимаю, как Галя жить не может без своей австрийской дыры? Там ведь снег, снег и снег. Снегу и тут полно, а вот на Кипре…
Самоваров удивился:
– Вы что, не собираетесь остаться на похороны Александра Григорьевича?
– Не собираюсь. Я вообще не люблю похорон – там все невыносимо тяжело и фальшиво. Мы с шефом не были так уж близки. И еще: я перехожу в другую фирму.
– Даже
– Да! Я же не знала, что с Александром Григорьевичем случится такое несчастье, и дала согласие работать в «Тимирязевской сметанке». Мне там предложили… Что – не важно, но никто из наших, сибмасловских, еще не в курсе. Теперь вы понимаете, что мое появление на этих похоронах было бы бестактно? И потом, не забывайте, я уже оплатила путевку и билеты. Прикажете пожертвовать такими деньгами? Я не Абрамович.
– И все-таки вам придется остаться, – настаивал Самоваров.
– Ни за что! Прощайте, я иду.
– Если вы сами не понимаете, что надо остаться, мне придется вас задержать. Прямо здесь.
Наконец-то Самоваров решился. Он знал: теперь можно либо все испортить, либо все спасти. Двадцатилетний опер Самоваров лез когда-то на рожон, теперь частное лицо Самоваров лез не в свое дело. Но время тает. Время уходит навсегда! Завтра будет поздно.
Люба сделала шаг. Вполне собравшаяся в дорогу, в шубке и черной шапочке с блестками, она удивленно выглядывала из-под своей челки. Каблуки на ее сапогах были еще выше, чем на туфлях, и теперь ростом она оказалась почти вровень с Самоваровым. Ее бледное лицо силилось выразить гнев, но получился только ужас.
– Задержать? Да с какой это стати! – тихо вскрикнула она. – Кто вы такой? Я знаю, вы приколачиваете внизу что-то деревянное и вы друг этого ужасного майора. Но это не дает вам никакого права… У вас что, и удостоверение имеется?
– Удостоверения нету, – согласился Самоваров. – Но все-таки я вас никуда отсюда не выпущу. Начнете шуметь – позову охранника, вообще всех. А главное, я сию же минуту звоню майору Новикову.
– Интересно, что вы ему скажете?
– Скажу, что задержал убийцу бизнесмена Еськова.
Глава 13
Тридцать девять дюймов
24 декабря. 04.20. Суржево. Дом Еськовых.
Самоваров ждал криков, протестов, рывков к двери. Или холодного отрицания и высокомерных тирад. Он был готов допустить, что Люба в него вцепится, или, наоборот, оттолкнет, или начнет выцарапывать глаза длинными лиловыми ногтями. Может, даже огреет сумочкой по голове.
Но того, что случилось, он никак не предполагал. Сначала Люба пристально, но как-то туманно заглянула в его лицо, потом тихо качнулась и рухнула на паркет. С неприятным стуком рухнула – казалось, упал какой-то неживой предмет.
– Этого только не хватало, – ворчал Самоваров, пытаясь поднять Любу.
Она оказалась тяжелой, неподатливой. Самоваров весь взмок, пока дотащил ее до дивана в углу столовой – это был самый ближний предмет мебели. Волоча на себе Любу, Самоваров вполголоса поносил нарождающееся бизнес-сообщество, члены которого заводят особняки, где даже от стула до стула полкилометра.
Когда Любу наконец удалось взвалить на диван, перед Самоваровым встали новые задачи.
Без всякого результата подергав подол, Самоваров плюнул и взялся за главную задачу – приведение Любы в чувство. Для этого надлежало распустить и расстегнуть на ней одежду. Но если снизу Любино платье практически сошло на нет, то сверху оно облегало ее очень плотно и имело глухой ворот. Никаких застежек видно не было. Может, они на спине?
Самоваров задумался. В это мгновение ему показалось, что между неплотно сомкнутыми Любиными ресницами мелькнул какой-то огонек. Тогда Самоваров усмехнулся и применил верняк – отшлепал страдалицу по щекам. Верняк сработал: Люба шумно вздохнула и открыла большие карие глаза, в каждом из которых горела, отражаясь, розовая настольная лампа.
Потом Люба улыбнулась – чуть-чуть, уголками губ.
– Где я? – спросила она таким слабым голосом, что Самоваров окончательно убедился – обморок был притворным.
– Сами знаете, – только и буркнул он.
С той же потусторонней улыбкой Люба потянулась. Она медленно окинула взглядом потолок, стены и наконец положила бледную руку туда, где, по мнению Самоварова, все-таки должен бы был находиться ее подол. Больше она не шевелилась. Длина ее ног казалась неправдоподобной.
– Вы позвонили своему майору? – спросила она после долгой паузы.
– Нет пока. Вы как раз упали.
– Значит, теперь от вас зависит, что будет со мной дальше?
Самоваров покачал головой:
– Нет, не от меня. В свое время это зависело от вас, но вы все уже решили: вы убили человека.
Люба снова улыбнулась:
– Этого вам не доказать! У вас только выдумки и наветы.
– Только улики и ваши ошибки.
– Вы блефуете! Корчите из себя сыщика, хотя вы просто… как это называется? Столяр? Плотник?
– Ну и что?
– Да если б были хоть какие-то улики, меня давно бы отсюда увезли в машине, у которой, знаете, сзади такая решеточка, а сверху мигалка. Как такая машина называется, кстати?.. Не важно, потому что меня никуда не увезли! Значит, вы просто делаете вид, что чего-то против меня накопали… Только вот чего? И зачем?.. А, догадываюсь! Ну конечно! Я все поняла еще тогда, когда вы меня сюда тащили и особенно когда трогали на мне платье. Не бойтесь, я вас не осуждаю – вы мужчина, и в ваших желаниях ничего противоестественного нет. Это просто инстинкт. Против инстинкта не попрешь.
Самоваров даже плюнул, потому что вспомнил, как Виталик объяснял свои подглядывания инстинктом.
– Сговорились вы все, что ли? – сказал он сердито. – При чем тут инстинкты? Вы застрелили человека, и от этого никуда не деться. Убили! Это что, тоже, по-вашему, инстинкт? Еще скажите, что основной!
– Почему вы сразу вспомнили этот фильм? Да, точно! Он очень должен вам нравиться.
Люба начала было поднимать ногу, но Самоваров пресек эту попытку, пригнув Любин сапог к дивану.