Зимняя коллекция детектива
Шрифт:
– Я тебя не разлюбил. Я, правда, очень старался, Жень. Но ничего не вышло.
Она взяла его за руку, поднесла к лицу и уткнулась носом в ладонь.
– Я так хотела тебя увидеть, – пожаловалась она невнятно из-за ладони. – Я даже не знала, что буду делать, когда приду на этот твой кордон. Я так мечтала! Каждую ночь планы строила. Как я прихожу, и ты меня сначала не видишь, а потом вдруг видишь и целуешь, вот как сейчас. Или, наоборот, начинаешь кричать, чтобы я убиралась вон.
– Я собирался закричать, чтоб убиралась, – признался Марк и опять поцеловал ее. Ему было удивительно, что он теперь может целовать
– Ты не сказал мне ни слова. Ты сделал вид, что вообще меня не знаешь.
– Я тебя знаю, Женька.
– И тогда я решила, что просто побуду здесь и уйду с группой, когда перевалы откроют. Последнее свидание.
– Ты ошиблась. Первое за три года.
– Аллочка сказала, что я должна с тобой поговорить, все объяснить словами. Она сказала, что, как любой нормальный мужчина, ты понимаешь только то, что тебе говорят, а я тебе все время повторяла, что ты мне не нужен и чтобы убирался вон.
– Я все и так понял, когда ты пришла с этими странными людьми и все время на меня косилась. И сразу отводила глаза. И кокетничала с Игорем.
– Я не кокетничала! Это он со мной… кокетничал.
Осторожно, стесняясь, она пробралась ему под свитер и трогала теплое, твердое, живое тело. Ей было удивительно, что его теперь можно трогать сколько угодно.
– Мне она тоже сказала, чтобы я с тобой поговорил.
– Аллочка?
– Ну да. Она сказала – довольно драмы, как-то так. Смешно.
Он дышал редко и неглубоко, как будто контролировал дыхание. Женька все трогала его. Прямо перед собой он видел ее настороженные темные глаза.
– А помнишь, ты мне в Праге купил гранаты?
Он ничего не помнил, ни Прагу, ни гранаты.
– Ну вот! – Она вытащила из-под воротника цепочку. Камни сверкнули вишневым цветом, как ее глаза. – Неужели не помнишь?! Мы тогда только-только познакомились и гуляли по Праге. А там такая улочка из одних только ювелирных магазинов. И я все время подходила и рассматривала, а ты меня ждал и сердился. Мне так хотелось, чтоб ты мне что-нибудь подарил, но не могла же я сказать, тогда получилось бы, что я выпрашиваю. И я решила, что, когда накоплю денег, поеду в Прагу и куплю себе чешских гранатов. А потом ты догадался и сам купил!
– Вспомнил, – сказал Марк, – конечно. Сначала ты во всех витринах рассматривала гранаты, а потом стала рассматривать себя в гранатах.
– Мне очень нравился твой подарок.
– Мне очень нравилось, как ты его рассматриваешь.
– И я каждый день просыпалась и думала, что ты должен меня сегодня бросить. Что ты просто ошибся. Ну не можешь же ты на самом деле в меня влюбиться!..
– Я в тебя влюбился, и ты меня бросила.
Тут уж совсем стало не до разговоров и воспоминаний!.. Оказалось, что воспоминания – это прекрасно, но не главное. Слишком долго они были главным, а теперь перестали. Оказалось, что настоящее гораздо лучше воспоминаний, и оно не подведет. Ошиблась умная и взрослая Алла – слова оказались и вовсе не нужны. Они еще потом понадобятся, потому что именно словами нужно будет рассказать друг другу про эти три года, а пока… Временно слова утратили всякий смысл. Остались сумерки, звук дыхания, запах шампуня от его волос, шершавая лиственничная стена, к которой Марк прижал Женьку. Зачем нужны слова, когда и без них все ясно и все – правильно.
Отлепившись
Помутилось в прямом смысле – она перестала видеть, все вокруг потемнело и расплылось, как будто сумерки с улицы вдруг ввалились в его комнату, она позабыла, что нужно дышать и, наверное, упала бы, если б он не подхватил ее.
Теперь они целовались яростно и сокрушительно, стараясь заполучить как можно больше друг друга – как можно больше и как можно быстрее! Почему-то ни секунды нельзя было промедлить. Женьке казалось, если она не получит его в это самое мгновение, то погибнет окончательно и навсегда.
Марк кое-как пристроил ее на стол, на бумаги, среди которых было больше английских, чем русских. Он все забыл! Забыл, какая у нее кожа, как она пахнет, как грудь помещается в его ладонях. Он забыл свой собственный восторг, когда она оказывалась так близко. И чувство победы, несравнимое ни с чем, которое накрывало его, когда он получал ее. Да, да-а, да-а-а!!! Ах, как он вдруг вспомнил это чувство, как узнал его, и восторг, и огонь, и еще больше, ближе, сильнее.
Он не знал, делает ей больно или нет, и это не имело никакого значения – в такие мгновения она никогда его не боялась. Она вся принадлежала ему, и не было никаких трех пустых лет и не могло быть. Источник с живой водой бил все время, только он никак не мог до него добраться, и вот наконец нашел и уж теперь ни за что не потеряет к нему дорогу, и… и…
Женька то ли вскрикнула, то ли всхлипнула, стиснула его изо всех сил – глаза у нее были крепко зажмурены, пот блестел на висках, – а потом, видимо, умерла. Но все-таки не до конца, потому что пошевелилась у него в руках и слабо укусила за плечо.
– Я так тебя люблю, – пожаловалась она.
Он помог ей слезть со стола. Она слезла, потащив за собой бумаги. Бумаги разлетелись по полу.
Марк подтолкнул ее к дивану, уложил и лег рядом. Они обнялись, хотя было очень жарко, так жарко, как будто вместе с сумерками в комнату ввалились еще и тропики.
Тут кругом Приполярный Урал, а вовсе не тропики. Тропики далеко, очень далеко. Где-то там, в районе Майами…
– Не хочу в Майами, – пробормотала Женька.
– Ты собираешься уезжать?
– Куда?
– В Майами.
– С ума сошел?
Он потерся щекой об ее белые волосы. Он сто раз вспоминал, какие у нее волосы, и оказалось, что все забыл, начисто.
Она вдруг привскочила, ударив его макушкой в подбородок.
– Марк, что ты лежишь?! Нам нужно бежать, скорее! Там же Вик! Его волки порвали.
– Я знаю, – протянул он медленно. – Сейчас, Женька.
Он знал, что нужно вниз, знал, что время вышло, и ему очень не хотелось… туда. К его раненой собаке, к Кузьмичу, к людям, которые станут смотреть на него и ждать от него чего-то. Он хотел остаться здесь, в сумерках и тепле собственных комнат, в которые никто не посмеет зайти, в Женькином запахе, поцелуях, шепоте, прикосновениях. Чтобы еще немного ни о чем не думать. Только так: вот и прошли эти три года, они оба одолели их, как бесконечно трудный подъем, и теперь можно жить, как жилось когда-то, легко и радостно. Или это сейчас кажется, что тогда жилось легко и радостно?..