Зимняя Война
Шрифт:
Он вскочил с полу как подброшенный пружиной.
Арк взял со стола кусок торта, блаженно жмурясь, поедал его, держа в одной руке, другой рукой дирижировал музыкой своей еды.
– Арк… у тебя машина заведена?!
– Ты сбесился. Заведена. Гостей же развозить буду!
– Дай ключи.
Арк сонно порылся в кармане, протянул ему ключи. Мне все равно, Лех, что ты там сделаешь с моей машиной. Я пьян. Торт уж очень вкусный. Земляничный. И персики внутри. И это наш последний пир, друг. Завтра мы все уже будем лежать, мертвенькие, под ливнями снега. Я написал об этом последний стих. И картинку последнюю намалевал. Не продается!.. Тебе, что ли, к девочке какой спешно захотелось?..
Он слетел вниз по лестнице вихрем. Спрыгивая с крыльца, упал, подвернул больно ногу. Сколько – до ее отлета?!.. Ты идиот. Тебе же сказали ясно. Ее больше нет. Она сгорела в небе. Она жива! Если бензину у скупердяя Арка хватит, он успеет. Не будут краситься американочки классной красной помадой «Голубка». Скрежет ключей резанул по ушам. Он сел и стал заводить машину. Она не заводилась. Арк наврал. Сволочь. Бедный маленький армагеддонский художничек. Продал картинку и купил себе на гроши консервную банку. Ну же! Ну!
Он боролся с мертвой железякой в бессильи, в поту, тонул в ругательствах, тонул в слезах. Его борьба с машиной была похожа и на любовь, и на убийство. Машина не заводилась. Он упал грудью на руль и заплакал.
Арк вышел на балкон с рюмкой в руке. Пристально глядел на маленькую неподвижную обшарпанную машинку. Внутри машины копошился, дергался маленький кукольный человечек. Снег заносил Арка, слетал в недопитый коньяк, заметал жалкую машину, человечка в ней, деревья, дом, улицу, крыши, зачеркивал цинковыми белилами загрунтованные черным рыбьи клеем небеса и далекий, страшный, как красный цветок, горящий маленький самолетик в живой необъятной черноте.
Вот она, дверь.
Оторванный номер.
Там, за дверью, лежит мертвый человек с красивым именем, очень странным, непривычным для русского уха. Он лежит там. Зима, холод. Окно у него, небось, выбито, камора вся выстужена. Он замерз. Ему холодно. Зачем?
А зачем так холодно тебе?
Он положил руку на медную дверную ручку.
Дверь подалась под его рукой.
Он отшатнулся.
Если это не сон, Господи, спаси меня.
Я зверь в ржавой клетке. Я хожу кругами по каморке. Обрушиваю себя на скамью, кладу локти на стол, каменно обхватываю себя за лоб.
Что ж это!.. Мой шепот крутит и корежит меня. Что ж это!.. Я загнанный волк?.. Обложили… так и умертвят!.. А я не Рифмадиссо. Я еще пожить хочу. Для чего?!.. Для того, чтобы умереть на Зимней Войне?!.. Какие звезды на Войне!.. Какие ледники, какие глетчеры… как пахнет сожженным кизяком, сухим горящим хворостом, свежей кровью… дешевыми духами от санинструктора… Самолет там гаснет в небесах, растворяется, как комок сахара в чае – даже гула не слышно… А какие там зенитки!.. А какие там танки!.. И у меня там были ножи… много ножей, рассованных по карманам гимнастерки… я умел их бросать, всаживать, метать… я любовался на блеск их длинных лезвий… А люди… люди там какие… о таких в этом прогнившем, просоленном, заперченном Армагеддоне можно только помечтать!..
Он достал из кухонного ящика луковицу, разрезал ее.
Как это женщины плачут, когда режут лук?.. Мне бы хоть зарыдать. Сказал бы Богу спасибо. Она не бросится мне на шею. Она не крикнет больше: я люблю тебя.
………………и в какого чудесного зверя, по восточным поверьям, я превращусь потом, когда тело мое пойдет другим существам в пищу, а душа вылетит и начнет искать, куда ей влететь еще, в какое чудовище?!..
Он подошел к зеркалу. Поглядел на себя. Потрогал щетину на щеках.
Я – астронавт на необитаемой планете. Остался один. И меня убили. Нарисовали на мне мишень сзади, на
Капала мерно, как при китайской пытке, вода из крана. Сигареты, чай, разрезанный лук лежали, тускло светились на клеенке стола. Носки свисали с батареи, как мертвые шкурки. Автомат Калашникова чернел в углу, рядом с выпачканной в ископаемом варенье каской.
Он упал на пол, схватил себя за голову и так застыл.
Тусклый, призрачный свет золотым медом тек, струился от лампы.
Заскрипела дверь. Жена Женевьева медленно вошла в комнату, ведя за руку детей – мальчика и девочку. Он лежал на полу неподвижно, навзничь. Дети молча сели на корточки, трогали пальчиками его голову. Женевьева опустилась на колени. Обвила его ноги в заляпанных грязью сапогах длинными русыми волосами.
– Муж мой, – сказала она тихо и нежно. – Вот я и приехала. Я соскучилась по тебе. Я приехала сказать тебе, что все хорошо. Дети выросли. У Сандро сменились все молочные зубки на постоянные, а Урсулочка научилась рисовать зайца. А я… я привезла тебе подарок…
Она покопошилась за пазухой, расстегнула шубейку, нашарила то, что искала, вытащила кулачок, раскрыла. На ее крохотной, величиной с кошачью лапку, ладони лежал огромный синий камень, ослепительно, победно горящий в тусклом свете нищенской двадцатипятисвечовой лампы. Она глядела на камень и улыбалась.
– Ты знаешь, муж, это все случайно… мы приехали сюда, сошли с поезда, мы семь суток ехали, мы уголодались, дети захотели есть, я решила купить им пирожков, а там, на вокзале, рядом с торговками, стоял один слепой парнишка… смешной такой, стриженый долыса… как солдатик… он играл то на губной гармошке, то на банджо – здорово так!.. и люди бросали ему копеечку в его военную пилотку, к его ногам, на снег, и хлопали в ладоши, и подпевали ему: ля-ля, ля-ля!.. а у его ног, на снегу, у старых толстоносых башмаков, валялся этот камень, но его никто не подбирал, никто, наверное, его просто НИКТО НЕ ВИДЕЛ, и только я его увидала, никто его не подобрал, а я – подобрала… гляди, как играет!.. Это поддельный, конечно, таких огромных в жизни просто не бывает…
Она наклонилась над ним, зажала камень в кулачок, положила небесную синеву на неподвижную его грудь. Погладила его щеку, висок. Приблизила свое лицо к его лицу, поцеловала его в губы.
– А ты знаешь, Юргенс, я ведь убила вражеского генерала… И жалко мне его так стало. Так смертельно жалко, до слез. Никогда не забуду, как он бил себя в грудь, кричал: у меня дети, у меня дети!.. И у нас дети, вот они… Ты спишь. Спи. Ты устал. Ты очень устал. Ты воевал, любил. Ты стрелял, грыз зубами снег. Пойдем к Луне. Муж мой родной, пойдем к Луне. Наконец-то мы с тобой вместе, навсегда, как я и мечтала, уйдем к Луне. Так, как я хотела всегда.