Зимняя жатва
Шрифт:
Но Жюльена мучило другое — ни разу Клер не произнесла слов: «Ты — сын Матиаса». Он ждал, но они так и не были сказаны. Почему? Из стыдливости? Досадно. Конечно, они неизбежно вызвали бы смущающие обоих образы, связанные с интимной жизнью, однако уход в сторону сразу порождал новые гипотезы.
Может, этого не произошло потому, что она сама точно не знала? Потому что была любовницей старика и не могла с уверенностью говорить об отцовстве?
Мальчику захотелось положить рядом фотографии Матиаса и Шарля, рассмотреть себя в зеркале и сравнить со снимками. На кого из них он похож? Клер многое открыла, но еще о большем умолчала. В ее рассказе имелись пробелы, нестыковки. Начать бы сначала, как на допросе в полиции, но это невозможно. Мать опустила могильную плиту на свои воспоминания и уже к ним не вернется.
После полудня, не выдержав душевных терзаний, Жюльен сказал Клер, что собирается проверить расставленные капканы, и отправился на Совиную просеку. Ему необходимо было поговорить с Бенжаменом Брюзом. Цеппелина он не взял под предлогом, что пес распугает дичь.
Он чуть ли не бежал до самого дома скульптора. Под горку двигаться было еще труднее, он спотыкался, но скорости не сбавлял. Наконец, задыхающийся, в намокшей от пота и прилипшей к телу одежде, добрался до странной хижины однорукого. Был разгар лета, и даже под кронами деревьев держалась невыносимая духота…
— Опять ты? — неласково встретил его скульптор. — Думаешь, мне нужен ученик? Чему, по-твоему, я могу научить? Вырезать идолов для негров и туристов?
Но Брюз лишь делал вид, что недоволен. Жюльен видел по заблестевшим глазам калеки, что тот на самом деле рад его появлению.
Скульптор сидел на верхней ступеньке лестницы, ведущей в дом. На нем была та же рубаха, что накануне, и от него несло спиртным. Он еще не был окончательно пьян, но уже отяжелел, губы растянулись в блаженной улыбке.
— Видал? — с усмешкой произнес он. — Освободители! Сбрасывают бомбы наудачу, с высоты десять тысяч метров — боятся зенитчиков! Вот они и падают куда придется: на школы, больницы, церкви… Да они перебьют больше французов, чем немцы! Боши, те по крайней мере хоть ничего не ломали! Америкашки вместе с ростбифами — под предлогом, что хотят нас освободить, — превратят Францию в руины. Скоты! Нам от этого не оправиться, уж точно. Сегодня утром в деревне я видел беженцев из Нормандии, они говорили, что солдаты союзников, высадившиеся во Франции, стреляли по мирным людям, которые вышли их встречать. Слыханное ли дело! Вот увидишь, явившись сюда, они разделят Францию между собой: север англичанам, юг — американцам. Получается, мы просто сменили одного врага на другого.
Он хохотал, давая выход своей ярости, задыхался. Пустой рукав болтался на боку, притягивая к себе взгляд мальчика.
— Боши хоть были чистюли, — не унимался Брюз, — а эти грязные, как чушки. Армия ниггеров, деревенщина! Когда они нас завоюют, жизнь станет невыносимой. Скоро мне придется уносить ноги куда-нибудь подальше, на Таити, например, как Гогену.
Какое-то время он продолжал в том же духе, потом, удостоверившись, что бутылка пуста, попросил Жюльена сходить за другой. Это было дрянное вино, купленное из-под полы, притом разбавленное вдвое, и бывший скульптор должен был проглотить несколько литров, прежде чем достичь состояния желанной прострации. Пока Брюз с необычайной ловкостью извлекал зубами пробку, Жюльен принялся ему рассказывать то, что накануне узнал от Клер. Ощущения, что он предатель, не было: мальчик считал, что имел право установить истину, и это право позволяло ему использовать любые методы расследования.
— А как по-вашему, — спросил он Брюза, — на кого я больше похож, на Матиаса или Адмирала?
Калека взглянул на него и пожал плечами.
— Пожалуй, на старика, — пробормотал он после недолгого молчания, — но это ни о чем не говорит. Сходство проявляется иногда через несколько поколений. Я, например, похож на прадеда, с которым моя мать переспать не могла — он помер до ее рождения!
— Ну а гибель Матиаса? — не отставал Жюльен. — Все так и случилось, как она говорила?
— Никто никогда этого не узнает, не ломай себе голову, — вздохнул однорукий. — Я думаю, это был обыкновенный несчастный случай, и ничего больше, но россказни старика и сплетни все запутали. Рассказ об этом происшествии оброс сомнительными подробностями. На самом деле корабль был плохо укреплен и лег на бок, такое случается… Не копай глубже. Можно до бесконечности размышлять над тем, что там стряслось. Одно верно: дом Леурланов был еще тем котлом, и супчик в нем варился со странным вкусом. Атмосфера там была гнилая, порочная. Но ведь нетрудно все представить и так, что… Матиаса действительно угробила твоя мать. У нее имелся мотив.
— Какой еще мотив?
— Ясно, какой: ружье! Не могла же она так жить вечно — все время находиться под прицелом. Догадывалась, что недалек день, когда Матиас не выдержит и раздастся выстрел. А потом, как знать, возможно, ей не терпелось вернуться в спальню старика, чтобы продолжать с ним свои делишки. В молодости Адмирал пользовался отменной репутацией в морфонском борделе! Это позже, уже поднакопив деньжат, он посещал только заведения для богачей, где задницы у красоток воняют духами. И не думай, что он был слишком стар для таких дел, — ничуть! Я знавал девиц из борделя, которые вырывались из его объятий полуживыми, — вот что он творил!
— Какая мерзость, — не выдержал Жюльен, опуская глаза.
— Да нет же! — прикрикнул на него Брюз. — Это жизнь. У мужчин все в порядке до тех пор, пока улитка соглашается вылезать из домика, подрастешь — поймешь! Вот потом все начинает портиться, когда тесто не поднимается и хлеб недостоин печи.
Скульптор отхлебнул из бутылки. Он был рад заполучить слушателя, и мальчик подумал, что тот способен разглагольствовать до вечера.
— Они вполне могли объединить усилия, Клер и старик… Имели они право на самозащиту? Оба чуяли, что со дня на день Матиас изрешетит их пулями. Младший Леурлан приходил в неистовство, если кто-нибудь начинал ему перечить, кровь у него мгновенно вскипала, и он буквально терял рассудок. Разыгравшееся воображение могло завести его бог знает куда. Вот они и нанесли упреждающий удар. Да, это было разумно. Мне-то хорошо известно, что это такое, когда тебя все время держат на мушке. Знаешь, странное дело, но когда в Дюнкерке я попал под обстрел, мне не было так страшно, как в тот день, когда Матиас явился за нами шпионить и я услышал лязг переведенного затвора. Вполне вероятно, что они его убили вдвоем… или твоя мать подтолкнула старика к исполнению своего замысла, и тот опрокинул недостроенное судно на голову сына. Клер осталась чистенькой, но план-то разработала она…
— Не смейте обвинять мать в подобной гнусности! — возмутился мальчик.
— Не я ее обвинял… Кстати, нападкам старика на сноху я никогда особенно не верил, — продолжал Брюз. — Возникало впечатление, что он мобилизует все силы, чтобы свалить вину на кого-нибудь другого. Я-то склонен думать, что он сам расправился с Матиасом по наущению твоей матери, из-за ревности и страха, ибо был околдован этой женщиной. А когда осознал, что совершил, окончательно свихнулся. Тогда он принялся все отрицать, абсолютно все, и переложил ответственность на Клер. По этой причине она и уехала: дело начинало принимать плохой оборот.
Брюз запустил палец в седеющую бороду, почесался и прикрыл веки, словно переваривал какую-то мысль, подогретую выпивкой.
— Впрочем, — мечтательно проговорил однорукий, понизив голос, — как знать, не стала ли война для твоей матери единственным спасением? С приходом немцев все отошло на задний план, и у сплетников, и у жандармов появились другие дела. Смерть Матиаса перестала волновать умы, а не произойди этого, полиция наверняка занялась бы «несчастным случаем»…
У Жюльена задрожали колени, и он присел на ступеньку. Брюз хитро на него поглядывал, покачивая головой, по объемистой груди скульптора стекали капли пота.