Шрифт:
– Фёдоровна, а что это ночами из вашей хаты мужики выпрыгивают? – своенравная любопытная соседка кричала через забор, чтобы вся улица услышала.
– Какие мужики? – подняв брови, Марина удивилась.
– Обыкновенные. Что штаны носют! – с усмешкой ответила Клавдия Петровна и вылила грязную воду между клумб.
– Зину-уля-а-а! – Марина развернулась и крикнула в открытую дверь. – Выйди ко мне!
Зина нежилась в постели и не спешила вылезать из-под тёплого одеяла. Ох и ночка сегодня была! Аж ноги до сих пор трясутся. А Гришка-то, Гришка! Таких ездунов поискать. Ну до чего ж вынослив, а! А ласковый, что сердце заходится. Целует, на ушко всякие нежные слова бормочет… А как погладит,
Откинув ватное одеяло, Зина потянулась, сладко зевнула и поставила ноги на пол.
– Зинуля-а-а! – мама входила в хату и продолжала звать непутёвую дочь.
Как только закрыла за собой дверь, кинулась в комнату и замахала грязным вафельным полотенцем.
– Ты что ж делаешь, зараза такая! – начала лупить ещё не до конца проснувшуюся девку. – Ты что ж меня позоришь, а? Соседи в наш огород заглядывают, а потом сплетни по селу разносят! Какие ещё мужики? Ты в котором часу домой пришла? Почему до сих пор спишь?
– Да где я сплю? – закрыв лицо руками, Зина зажмурилась. – Встала я уже! Встала!
– А ну, признавайся, лазил кто в окно? Да я ж тебя паскуду такую на щепки растащу! У тебя экзамены на носу, а ты не головой, а межножьем думаешь?
– Не было никого! Я правду говорю.
– А почему мне соседка сказала, что видела хахаля ночью?
– Кто? – Зина отбежала к стене и заголосила во всё горло. – Тётка Клавка? Ты её слушаешь? А ничего, что её Галька не известно, от кого? Родила, дура старая, от кого-то приезжего, а меня обсуждает! Пусть лучше за собой смотрит! И за Галькой своей! Та, овца безмозглая, сама по танцам шляется!
– Пусть шляется, сколько влезет, а ты умнее будь, – Марина не могла отдышаться. Закинув полотенце на плечо, она стянула с головы косынку и вытерла ладонью вспотевший лоб. – Смотри, Зинка, если узнаю, я тебя…
– Вот и смотрю, чтобы побыстрей окончить школу и замуж выскочить, – Зина приставными шагами двинулась к стулу. – Меня Гришка давно за собой зовёт, да только тебя жалко.
– Какой Гришка? – вытаращила глаза Марина.
– Никакой. – Зина поняла, проговорилась, как малолетка, а сама обещала Григорию Задойнову молчать.
Отдышавшись, Марина приказала дочери пойти в огород и заняться прополкой, а сама отправилась выгонять корову в поле. Выводя Зорьку из сарая, через забор она заметила Клавку. Та тоже выпроваживала свою кормилицу и одаривала ласковыми словами.
Поравнявшись с соседкой на дороге, Марина решила спросить, правду ли Клава сказала или опять соврала.
– Марин, вот ты интересная такая, – Петровну перекосило от злости. – Я тебе о чёрном, а ты про белое судачишь. Говорю же, своими глазами видела, как из окна мужик выскакивал. Выпрыгнул, а Зинка голову высунула. Губами соприкоснулись, он её за титьку помацал, а она, рожа бесстыжая, посмеивается.
– Тоже скажешь, – раскраснелась Марина, помахивая прутиком, – за титьку. Девке шестнадцать, а ты такие вещи говоришь.
– Ой, придумала тоже. Да хоть пятнадцать, а только гулящую натуру не спрячешь. Если уже без зазрения совести в дом приводит, то того и гляди, скоро в подоле принесёт.
– Клав, а ты сама-то, от кого Гальку родила? – покосилась Марина на болтливую соседку.
– А не твоё дело, – фыркнула Клава и ударила свою корову по округлому заду. – А ну, пошла! Чего телишься? – обогнала Марину и Зорьку, оставив тайну рождения дочери в строжайшем секрете.
Марина и Клава – обе были безмужние. Клава всю молодость проплясала, красотой промаячила, да только мужики таких замуж не берут. Не видят в них мать будущих детей, добросовестную хозяйку, отверженную труженицу, заботливую жену. Отцвела Клавдия и не заметила, как пробились первые седые волоски, а за душой ни любви, ни мужской руки, чтобы по хозяйству помощь была. В последний раз сходила на день села в тридцать девять лет, а домой под утро вернулась. Через положенный срок родилась Галя – надежда и отрада. Кто отец девочки – Клавдия так никому и не сказала. Мать Клавку долго допытывала, боялась, что дочь непутёвая к семейному прильнула, да только Клавка не из предателей. Закопала свою тайну глубоко в сердце и запечатала тайник на веки вечные.
А Марина мужа рано схоронила. Было ей всего ничего – двадцать семь. Муж её, Потап, слишком резвый был, силой похвалялся. И верно, Матушка-природа не обидела добра молодца, силушки дала – аж на троих хватит. Подымал Потап брёвна тяжёлые в одиночку, сам переносил, сам на пеньки распиливал да на дровишки раскалывал. Где двое не справятся, там Потап на помощь спешит. Скинет телогрейку, сверху шапку набросит и давай богатырской ручищей лопатою махать. Земелька не рыхлая, глиной и известью отдаёт, а Потапу нипочём. Машет руками, будто косой по весеннему лугу, ямы копает, что бульдозер, борова на спину кидает, как будто это и не боров вовсе, а котёнок трёхмесячный. Во какой силищей обладал, всем на зависть. Любили в селе Потапа, частенько на подмогу созывали. Хвалили, силе его радовались, да только недолго его мощью люди добрые попользовались. Утоп Потап на болотах, когда за клюквою сподобился. Долго Марина горевала, любовь канувшую оплакивала, чёрный платок два года не снимала. Сама, как этот платок, почерневшая ходила. Как скошенная травинка, под летним солнышком высыхала. А потом вдруг ожила, узнав о себе весть неприятную. Кто-то из местных баб пустил пулю, мол, Маринка скорбящей прикидывается, а сама ночами за фермой на соломенном стожке с Ванькой Немытым кувыркается. А Ванька тот на подхвате был, навоз в стойлах чистил да бидоны дояркам подносил. Доярки за спиной начали посмеиваться над Ванькой и Мариной, клубок сплетен распутывать, масла в огонь подливать. И как-то вечером случилась драка в женском коллективе, когда Марина прознала, кто та языкастая, что про неё басни сочиняет. На ферме стоял дым коромыслом, бабы кричали, двух дерущихся разнимали, а Ванька в сторонке стоял и похихикивал. Дурачком он был, с рождения. И не понимал толком, зачем женщины друг другу волосы вырывают. Стоит, стену плечом подпирает, а у самого изо рта слюнка течёт.
С тех самых пор Марина взяла себя в руки и перестала слёзы горькие по муженьку усопшему проливать.
Передав корову пастуху Степану Трофимовичу, она направилась к ферме, доить свою холеную пятёрку.
– Маринка! – из соседней улицы её кликнула Марфа Ивановна, мать кузнеца, спешила обрадовать почётную доярку. – Погодь! – она торопилась обогнуть забор. – Маринка, радуйся! – подбежала грузная женщина и положила руки на плечи Марины. – Радуйся, девка, награда тебе будет!
– Какая награда? – опешила Марина, вглядываясь в уставшие глаза женщины.
– Ты ж ночью телёнка спасла! Он задом шёл, а ты его вытянула. И корова целая, и у телка ноги не переломаны!
– Фу ты, Ивановна. Да что ж тут сложного-то? Впервой, что ли? – махнула рукой Марина и попутно поздоровалась с мимо проходящими бабами.
– Как же. Председатель, как узнал, что ты не оставила Милку, съездил, проверил, цел ли телок. А потом как топнет, ка-ак взмахнёт ручкой беленькой, да и высказался, мол, хватит Фёдоровну стороной обходить, она у нас первая доярка в деревне. Будет ей грамота и подарочек от колхоза-а! – расхохоталась Ивановна, шлёпнув себя по колену. – Маринка, жди день села. Как урожай соберём, так грамоту твою и обмоем!