Златая цепь времен
Шрифт:
О РОЛИ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ. Говорить о церкви нам всем очень трудно. Нам слишком близки воинствующий атеизм, борьба с религией, особенно с православием. (Почитайте, как легко и умно Расул Гамзатов говорит об имаме Шамиле.) Помню, как лет десять тому назад солидный доктор исторических наук, автор многих трудов, в своем выступлении с усмешкой по адресу чьей-то наивности заметил: «Такой-то положительно отозвался о роли церкви (речь шла о XIII веке), а ведь у нас сейчас борьба с религией».
Для нас просто как для граждан, тем более — для пишущих, необычайно тяжко приступить «без гнева и изучая» к вопросу о месте православной церкви в нашей истории. Прошлое вольно и невольно поворачивается нами как удобный склад аргументов для нынешней
В годы романа Д. Б. безрелигиозных народов не было, и трудно представить себе русских иначе как православных: допустить, например, что были бы они католиками или магометанами. Для меня такое невозможно, но тут же является и вопрос: а не была бы историческая участь Руси совсем и совсем иной, будь наши предки папистами, мусульманами? Да, удел наш был бы совсем иным, это бесспорно. На эту тему можно сказать много. Ограничусь здесь тем, что православие, сменив в нашей древности предыдущий культ, который тоже имел предшественников, во взаимодействии с духом народа стало именно русским православием и оказалось неотъемлемым в общем развитии русской и российской культуры, государственности. Проявления православия отбросили предостаточно теней, которые нам видны легко и только на которые нам хочется указывать. Но, по-моему, подобная война с исторически отжившим в наши дни уже не нужна, мы лишь искажаем историю, оглупляем и принижаем наших предков. В свое время православная церковь выражала и поддерживала этику, способствовала образованию, сыграла большую роль в развитии эстетики, работала на единство народа. Последнее мы склонны совсем забыть. Пустынножительство, посредством которого монастыри появлялись в удаленных, незаселенных местах, заметно способствовало заселению севера и северо-востока. Рассматривать это явление, так же как и дальнейший рост монастырского землевладения, именно как результат монашеской жадности будет уж слишком простеньким решеньицем.
XV и XVI века были периодом сильного и быстрого прироста монастырского землевладения. Некогда богатые вотчинники давали в дар или продавали свои вотчины монастырям и церковным владыкам, условно и безусловно; инициативу проявляли не монастыри, а дарители. Причем за десять лет террора Ивана IV дарения и вклады составили приблизительно столько же, сколько было за сотню предыдущих годов. Грозный спохватился, запретил, но было уже поздно. И возросшее монастырское землевладение стало помехой землевладению государственному — поместному.
Для нас сегодня непонятна посмертная забота, с которой наши предки относились к своим кровным, особенно к родителям и детям. Христианское погребение, неприкосновенность могилы, церковное поминовение и службы за упокой души облегчали загробные испытанья. «Устроить родительские души» хотел каждый, от боярина до крестьянина, и очень многие люди всех сословий охотно шли на большие жертвы для такой высокой цели. Наилучшим местом погребения (прах не потревожат) было за монастырской оградой, так как монастыри лучше следили за кладбищем, чем приходы. Потом — запись в монастырский синодик на вечное поминание: список имен читался беспрерывно «от доски до доски», изнашивался, переписывался — «пока стоять монастырю». По силе дарителя, то есть в зависимости от размера вклада, предусматривались особые службы в определенные дни года, раздача милостыни, «столы для нищих»…
Церковь давала верующим духовный свет, надежды, утешенья. Я, человек своего времени, говорю о таком «со стороны», но обязан удержаться от высокомерия. Упомянутые мною свет, надежды, утешенья суть нечто, необходимейшее каждому. Но — неопределимое. Очень и очень многие наши предки получали это неопределимое от своей религии. Как и утверждения, как и напоминание о позитивной этике, без чего, — без этики, — обществу не прожить.
По оскудении своего древнего культа греки и римляне сохранили себе Фатум, великую опору, ибо бесконечно легче принимать любые бедствия, унижения, гибель всего как проявления непобедимой воли Фатума, действующего через Тиберия, Нерона, варваров, чем как проявления личной воли Тиберия, Нерона, варваров. Не исключая борьбу, такое утешало побежденного: «Стало быть, я повержен непобедимым Фатумом». Большие личные потрясения вызывают иногда неожиданные следствия. Так, в жизни П. Л. Лаврова (1823 — 1900), ученого, философа, социолога,
В связи со всем сказанным интересны мнения современной эволюционной генетики. Привожу несколько выдержек:
«Есть основание считать — в наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам, к самоотвержению».
«…Последний миллион лет и в особенности последние десятки тысяч лет эволюции создали какой-то преемственно передающийся комплекс наследственных этических реакций, придавливаемых (но все же существующих) в условиях крайних, предельных, но реализующихся в нормальных условиях».
«Под названием «совесть», «альтруизм» мы будем понимать всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему непосредственно невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям».
«Комплекс этических эмоций и инстинктов, подхватываемых отбором… оказывается необычайно широким и сложным, а многие противоестественные, с точки зрения вульгарного социал-дарвинизма, виды поведения оказываются на самом деле совершенно естественными и наследственно закрепленными. Поэтому свойственное человеку стремление совершать благородные, самоотверженные поступки не является просто позой (перед собой или другими), не порождается только расчетом на компенсацию раем на небе, чинами, деньгами и другими материальными благами на земле, не является лишь следствием добронравного воспитания. Оно в значительной мере порождено его естественной эволюцией…»
«…Естественный отбор не создал и не мог создать самую этику, но он вызвал такие перестройки наследственности, на основе которых у человека складывалась восприимчивость к определенным эмоциям и этическим началам, способность к этическим оценкам, к восприятию этических оценок, более того, потребность в этических оценках».
«Жажда знания и понимания обуревала людей всегда. Если она уводила в жречество, монашество, знахарство, шаманство, алхимию, талмудизм, кабалистику, сектантство, то она не создавала непосредственных материальных благ. Но даже эти искатели истины и религии, обреченные тем самым на научное бесплодие, нередко цементировали свои племена и народы этическими нормативами, ослаблявшими внутриплеменную борьбу, а своим жертвенным примером возбуждали добрые чувства, гаснущие в суете».
«Поражает воображение быстрота, с которой завоевали доверие миллионов, десятков и сотен миллионов людей религии и учения, выступавшие под флагом человечности и справедливости. Поражает воображение длительность власти этих религий и учений. Очевидно, они находили резонанс в уме и чувствах подавляющего большинства людей всех времен и народов. И если религии сохраняют поныне свою власть над сотнями миллионов, то это в немалой степени объясняется тем, что церковь эксплуатирует свойственное человеку, но часто поруганное чувство справедливости».
«Таким образом, закон естественного отбора… породил и закрепил эмоции величайшей нравственной силы».
«…Можно с большой долей уверенности утверждать, что эмоции человечности, доброты, рыцарского отношения к женщинам, старикам, к охране детей, стремление к знанию — это те свойства, которые направленно и неизбежно развивались под действием естественного отбора и входили в фонд наследственных признаков человека».
«Чтобы понять значение этого направленного естественного отбора и вызываемых им перестроек наследственной природы человека, вспомним высказывание Ф. Энгельса о том, что определяющим моментом в истории является производство и воспроизводство самой жизни, имеющие две стороны: с одной — производство средств жизни, а с другой — «производство самого человека, продолжение рода». Обычно помнят лишь первую часть формулы, но именно во второй ее части, в закономерностях производства самого человека, продолжении рода, таятся среди всех совокупности причин и причины наследственного закрепления тех якобы противоестественных человеческих эмоций, эмоций человечности, самоотверженности, благородства, жертвенности, непрерывное восстановление которых остается подчас загадкой или представляется алогичным с вульгарно-материалистических позиций».