Златорогий череп

Бабицкий Стасс

Неужели снова ускользнет?!

Мармеладов подхлестнул вороного. Тот помчался еще быстрее, хотя казалось, что это уже невозможно. Конь летел, выбрасывая тонкие ноги далеко вперед, сгребая под брюхо воздух и версты.

Скорее!

Скорее!!!

Ско…

И все-таки сыщик опоздал. У дома на Таганке стояла подвода, на которую городовые как раз грузили два тела, прикрытые тонкими простынями.

– Я вломился в шкаф, позаимствовал у хозяина бельишко. Потом рассчитаемся. Не по божески это, на обозрение выставлять, – доктор пребывал в состоянии крайнего нервного возбуждения и потому мысли его путались, а слова рвались наружу безудержным потоком. – Фабрикант, уезжая, просил передать, что вы его крайне обяжете, если в газетах

сообщите – мол, купец первой гильдии Гребенщиков лично участвовал в поимке преступника и проявил героизм. А потом что-то еще про императора плел…

Мармеладов не слушал. Он спрыгнул на землю, подошел к подводе и замер в оцепенении. Одна простыня залита кровью, другая – белоснежная, как саван. Взялся за чистую, поднял край. Глянул и тут же зажмурился, а когда открыл глаза, уже не видел ничего из-за набежавших слез. Но пересилил себя, утерся рукавом, промокшим от конского пота. Набрал в грудь побольше воздуха. Посмотрел вниз.

– Соболезную, – чуть слышно шепнул Вятцев.

Митина голова была свернута набок. Кудри слиплись на левом виске от запекшейся крови. Лицо бледное и слегка желтоватое, как весенняя луна. Топорщится и чуть подрагивает от ветра лихо подкрученный ус.

Сыщик сморгнул, заставил себя присмотреться внимательнее. В мелких морщинках на лбу или в устьях полуприкрытых век, в уголках побелевших губ, в пергаменте щек покойного он пытался отыскать хотя бы намек на гнев, ярость или ненависть, но везде подмечал лишь спокойствие. Стало быть, убийца подкрался в момент наивысшего умиротворения, когда почтмейстер чесал гриву Гандикапа, ведь общение с лошадьми наполняло Митю безмятежным счастьем. Выходит, загадывая свою «головоломку», Сабельянов знал, что Митя мертв, и хотел отвлечь Мармеладова от дома на Таганке или попросту глумился… Трусливый мерзавец! Не рискнул бороться в открытую, со спины ударил.

– …ударил в висок чем-то тяжелым, – подтвердил доктор, словно прочитав его мысли, – скорее всего, железным прутом.

– Копытом.

– Святой Эскулап! Копытом? Он что же, и вправду дьявол?

– Не так давно Ираклий хвалился, что у них в роду от отца к сыну передавалось кованое копыто быка, – Мармеладов покосился на окровавленную простыню, но заглядывать под нее не стал. – Он точно сдох?

– Дважды проверил. Не дышит и сердце не бьется.

– Туда ему и дорога… А как поймали? Ловушка сработала?

Хирург покачал головой.

– Вы уж извините за своевольство, Родион Романович, да только я вас не послушался. Рассказал все знакомому следователю, а тот выдал мне полдюжины полицейских. И хорошо, что не послушался. Оно ведь как вышло: сидим мы в подполе, ждем, что наверху скрипнет дверь, а потом разверзнется пол и убийца рухнет вниз. А Сабельянов появился из-под земли. Камень вывернулся из стены, причем бесшумно, и вот он, бесовское отродье, нарисовался. Представляете? Хотел внизу, под быками, труп… Простите… Дмитрия Федоровича, значит, хотел прямо тут положить и тихонько скрыться. Так что не придумай вы ловушку, засады бы в подвале не было и убийца, как обычно, сбежал бы. Тут мы потайные фонари открыли, ослепили, но он успел швырнуть двух полицейских на землю, покалечил бедолаг. Остальные дали залп из револьверов, но пули отскочили от Ираклия, как от заговоренного. Ох, все испугались! Заголосили: «Демон! Ведьмак! Спасайся кто может!» Произвело впечатление, что тут скажешь. Но я-то уж слышал об этой особенности, хоть и не поверил вам на слово в прошлый раз… Зато не растерялся, – Вятцев пыжился от гордости. – Пистолет мне выдали, хотя я стрелять не умею – целься-не целься, и с двух шагов не попал бы. А тут сообразил, как надо действовать. Выпустил все пули в потолок, то есть в плиту эту, обманчивую. Она раскололась и рухнула на Ираклия. Большущий кусок фаянса прямо по темечку вдарил. Упал супостат и лежит, не двигается. Голова в крови, тело согнуто под немыслимым углом… Живой так не скрючится.

Потащили его наверх, а я – верите ли? – всю дорогу радовался, что осколок плиты не испортил татуировки. Вы же не против, если после вскрытия я с его черепа срежу кожу и заспиртую, как примечательный экспонат?! Это ведь и в кунсткамеру отдать можно. Пусть народ полюбуется, а?

Мармеладов не ответил, погрузившись в раздумья, а может, воспоминания. Стоял у подводы и держал погибшего друга за руку, словно ребенка, который боится засыпать в темноте.

– Потом я увидел, чье тело приволок этот душегуб. Спасти Дмитрия Федоровича никак не мог, он к тому времени уж пару часов как умер, – доктор вздохнул, но остановиться и сочувственно помолчать не сумел, возбуждение выталкивало из него все новые фразы. – Но каков убийца? Хитер… Был… Пули неспроста от его груди отскакивали! Под рубахой он носил-таки доспех. Не желаете взглянуть? Древняя штука, но прочная. Несколько слоев дубленой кожи, за сотни лет крепче камня сделались. Чья это шкура, как думаете? Может и вправду, драконья? Как во всех этих легендах про аргонавтов и прочих героев… Ах, ну да, да. Простите. Вам сейчас не до разговоров…

Сыщик кивнул, отрешенно глядя на суету вокруг. Полицейские бинтовали раны, а фабричные сторожа выносили осколки тяжелой плиты из погреба и складывали у крыльца. Один из городовых подбежал к доктору, громко топоча сапогами.

– Энта дыра под камнями, откель бандит вылез… Там ход подземный, с версту али чуток поболе. Я фонарь подхватил и прошелся до самого конца. А там пол подымается и ступеньки прямо на скудельницу выводят. Супротив Покровского монастыря…

– Вот как негодяй в подпол пробрался! – воскликнул хирург. – А монастырь-то женский. Видать предки купца Гребенщикова были те еще озорники! Хе-хе…

Вятцев помолчал, осознавая всю неуместность своего веселья, но через минуту вновь заговорил:

– Я вот все думаю… Выходит, этими подземными ходами весь центр города изрыт? Словно Москву строили не люди, а кроты. Но откуда Сабельянов про эти тайные тоннели знает? А, ну конечно! – он хлопнул себя по лбу. – Мог бы сразу догадаться. Ираклий же древнюю историю изучал, оттуда и знает… Гос-сподин Мармеладов, вы прямо совсем лицом почернели! Вам бы сейчас водки выпить, за помин души раба Божия, а после прилечь. Поезжайте-ка сразу домой и не думайте больше об этом деле. Мы победили изверга. Страшной ценой, но все-таки остановили убийства! Может выделить вам сопровождение? Нет? Тогда до завтра. Навещу вас утром, – и тут же набросился на полицейских. – Эй, сизари! Давайте уже заканчивать поскорее. Двери заприте, да смотрите, ключи не потеряйте. Покойников не перепутайте! Усатого на отпевание, а горбоносого везите сразу ко мне в прозекторскую!

XXII

Мармеладов сдерживался, сколько мог, но когда подвода скрылась за поворотом, уткнулся лицом в вороную гриву и заплакал. Тихо, беззвучно, лишь плечи вздрагивали. Конь замер, но изредка фыркал в ухо человеку, словно утешая, а тот зарывался в гриву еще глубже.

Слезы кончились.

Все когда-нибудь кончается…

Сыщик побрел к мосту, ведя жеребца в поводу.

– Ну и что теперь?

Начал говорить и удивился, каким незнакомым может показаться собственный голос.

– Что теперь? Как сумею я отличить рай от ада? Что уготовано мне за последним холмом – зеленый луг или стальная ограда?

Он не смог бы объяснить, к кому сейчас обращается – к черному скакуну, к сонму ангелов, к погибшему другу или к его убийце, а может быть, к беспросветной тьме, заполняющей мозг. Хотя какая разница? Все равно никто не ответит.

– Мы все стараемся изменить мир к лучшему. Но что мы меняем? Деревья становятся пеплом, а герои – призраками. Наши заблудшие души вечно ищут спасения. Наши тела скитаются из года в год по этой земле, в которую все лягут рано или поздно. И что же мы находим в конце пути? Только старые страхи…