Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Шрифт:
Андрей, выговорив то, что накипело, вдруг сам смутился своего порыва, попросился уйти. Старшие не возражали, им нужно было понять, в чем правота или ошибка младшего.
Но и после того, как Андрей ушел, епископ и князь долго сидели молча, обдумывая услышанное. Он, этот молодой (хотя какой уж молодой, тридцать восемь годков, самый расцвет) князь, сказал вслух то, что нутром понимали, но не желали признавать старшие.
Русь разделилась на княжества? Да. Каждый князь сам себе хозяин, кого хочет, того и поддерживает? Да. Даже вон сам Юрий после смерти Всеволода, которого признавал
И впрямь, только одно русские княжества объединяет – вера.
И то, что Андрей Юрьевич про передачу власти говорил, тоже верно, если от отца к сыну, что посильней да поразумней, а потом к такому же внуку, то знали бы князья, что незачем из-за Киева воевать. Но как между самими сыновьями эту власть поделить? Как решить, кто из них сильней и разумней? Не станут ли они оспаривать, если не по старшинству передавать, а по чьей-то воле. Чья должна быть воля, отцова? Да, получалась, что отцова, но тогда никакого выбора, кроме как у самого Великого князя, ни у кого не будет. Но вон сами киевляне возмутились, когда Всеволод попробовал их Игорю вроде по наследству передать:
– Чего это нас, как задницу, завещать?!
Не желали быть имуществом, которое в наследство оставляют («задница» – недвижимое имущество).
Ох, вопросы, вопросы, вопросы… Они не давали покоя ни старым, ни молодым, только одни, как вон Андрей, пытались думать, а другие, как Ростислав, воевать.
В глубине души старшие понимали, что князь прав, и про разделение верно говорил, и даже про передачу власти, но принять это никак не могли, все внутри кричало против, не желало признавать эту его правоту.
Чуть посидев, епископ вздохнул:
– Трудно тебе, Юрий Владимирович, с таким разумным сыном…
– Нет, он редко вот выговаривает, больше молчит. – Помолчал, потом помотал головой: – Вот чую, что прав, а душа не приемлет! Может, время наше вышло, им дорогу уступать пора?
Нифонт вздохнул:
– Кому им, Юрий Владимирович? Таких, как твой Андрей, много ли на Руси? Куда больше таких, как Ростислав да вон Изяслав. А значит, не вышло твое время. Коли сумеешь на Киевский стол сесть, садись, у тебя на то право есть и по лествице, и по вон Андрееву рассуждению тоже. А кого за собой посадить, время покажет. Худо, что вы с Изяславом не договорились, когда он сюда приезжал.
– А он договариваться ли приезжал? Силу свою показывать, чтоб я понял, что за него все, а за меня – некому. А того, что я и сам горазд, не понял.
– Вот ты ныне и сам. Сдюжишь ли?
– Бог даст.
– С чего с Новгородом сговориться не хочешь? Была бы такая поддержка, что и Изяславу не по зубам.
– А в чем? В Новгороде брат Изяславов сидит, что за поддержка, неужто за дядю против брата встанет? Если бы я понимал, что меня не тронут, так и Изяслава бы не тронул, но он когда здесь был, дал понять, что двоим нам рядом не быть, либо я уступлю,
– А верх признать не хочешь?
– Чего это?!
– И с Новгородом урядиться тоже?
– Я с Новгородом ссориться не хотел, чего было на мои земли ходить?
– Верни Новый Торг, открой торговлю, и будет мир.
– До следующего князя или пока вече кто-то не взбаламутит. – Юрий вдруг сверкнул глазами, Нифонт подумал, что эту особенность у него перенял Андрей, так же неожиданно окидывать взглядом. – Пусть посадят моего сына княжить, да так, чтоб, как вон Андрей говорил, власть сыну передать мог, тогда и ряд навечно будет.
– А вот ты Андрея дай – и будет. Твой Андрей что Мстислав разумен, новгородцы поймут. А что Ростислава гнали, так сам по сердцу прийтись не смог.
– Андрея… нет, Андрея не дам. – Юрий рассмеялся. – Самому нужен. А ведь он прав, владыка, во всем прав, только тошно сие признавать.
Еще не раз беседовали князь и епископ, но договор не заключили, одно обещал Юрий Нифонту: на новгородские земли самому не лезть и на Киев – тоже. Если Изяслав войной не пойдет, то сидеть в своем Залесье, ни во что не вмешиваясь, путь себе правит Изяслав в Киеве.
Провожая епископа, Юрий снова и снова заверял, что по-прежнему будет помогать ростовскому епископу заботиться о церкви, строить новые храмы и укреплять прежние, но полон отпустить отказался:
– Не в порубе, чай, сидят, не то что князь Игорь у Изяслава.
Речь шла о захваченном в последних стычках полоне и о новгородских купцах, которых волей князя Юрия посадили под замок и домой не отпускали даже за выкуп.
Возвращался епископ Нифонт в Новгород вроде и ни с чем, но почему-то довольный. И надежды свои на будущее Руси связывал с князем Андреем Юрьевичем.
Юрий Долгорукий тоже был доволен, потому как получил подтверждение своим мыслям, понял, что он не одинок. Одновременно князь дивился собственному сыну.
А ведь Андрей Юрьевич, позже прозванный Боголюбским, был прав. И став Великим князем, «отменил» Киев, попросту переехав в свой любимый пригород Суздаля, Владимир. С него началась история Владимиро-Суздальского, а потом и Московского княжества, одновременно закончилась история Киевской Руси.
Но выполнить свое обещание не воевать с Изяславом Юрий Долгорукий не смог, и виной тому был… его собственный сын Ростислав.
Отправленный на помощь Давыдовичам и Святославу Ольговичу, он сделал невероятное – перешел на сторону Изяслава! То ли к тому времени, когда дошел до жаждущих помощи черниговских князей, уже узнал об их решении просить мира у Великого князя, то ли сам так задумал, но Ростислав тоже попросил мира с условием, что Изяслав выделит ему свой удел, и немалый.
Что это было, действительно предательство отца старшим сыном или хитрый тайный ход Юрия? Наверное, мы никогда не узнаем правды, только Ростислав оказался в стане Изяслава против отца. И удел получил, но подальше от Суздаля и даже от Киева. И все же Ростислав сумел заполучить себе Городец-Остерский, попросту выгнав оттуда родного брата Глеба. Глеб вернулся к отцу в Суздаль.