Зло
Шрифт:
— А он где все это время, простите, прятался? — Мемор прикинул размеры Черныша и сопоставил их с параметрами корабля Райберга. Вергилий, сохранявшийся молчание все это время, напомнил о себе:
— Да за обшивку держался и ждал, когда его позовут, знаете ли, молодой человек. Они, кербероссы, такие — деликатно — терпеливые.
— Говорят же тебе, разморозили эмбрион. Немного препаратов, и зверюшка уже половозрелая и готова показать свою любовь каждому встречному. Ты насмотрелся, думаю, какой он любвеобильный. А это у него еще гон не начался. А то бы Черныш наших друзей — эпикурейцев попортил бы во всех смыслах. Трёх голов хватает, чтобы залобызать до смерти.
На обзорной панели вспыхнул красный маркер. Точка начала медленно отдаляться от станции.
— Сэр, зарегистрирован старт с поверхности этого корыта, — брезгливо сказал Вергилий. — Спасательный бот. Предположительно, на борту находится живой организм.
Киллиан, который ни на секунду не сомневался, кому именно достало ума и ловкости, чтобы выбраться из вотчины каннибалов и скрыться подальше от трепетных объятий Черныша, заговорил:
— Не надо ничего делать. Там не враг, хоть и другом назвать его сложно, — мемор вспомнил то совершенно неестественное, необдуманное чувство мести, побудившие его на поход в руки Дево, и улыбнулся. — Мы — квиты. Каждый из нас мог подохнуть в руках монстра, но предпочел выжить. Таэр не просто так бросил меня в Лабиринте. Он даже чем — то похож на вас, сэр.
Юноша кивнул в сторону Райберга и отвернулся от обзорной панели. Ему нужно было готовиться к гиперсну. В деле подготовки корабля к прыжку, как, впрочем, и на протяжении большей части этого странного путешествия, Сивар чувствовал себя беспомощным пассажиром, на которого иногда примеряли костюм приманки для монстров. Эта роль начинала менять его сознание. Светлый лик человечества в голове мемора постепенно мутировал, добавляя в свою палитру все больше бордовых тонов…
Глава 4. Часть 1. Каждому свое
Тело ныло и желало спокойствия. Киллиан, пропустив через себя всю вереницу свалившихся на него за эти сутки событий, начал ощущать всю тяжесть пройденного им не в моральном, а физическом плане. Шея, перетянутая комбинезоном, саднила и не давала покоя. Отбитый зад и ушибленные ребра не упускали момента напомнить о себе новым приступом боли. Но самое главное, волна усталости, прятавшаяся от разума Сивара в критической ситуации, обрушила на него всю силу истощенности хрупкой биологической оболочки, именуемой человеческим телом. Киллиан буквально повалился в псевдопластиковый гроб медкапсулы, не в силах найти другое место для сна. С учётом частого в ней пребывания, мемор вполне мог считать капсулу своей кроватью. Шершавое покрытие ложа изменило структуру и приняло форму тела Сивара, как только он туда лег, не оставив разуму ни единого шанса. Юноша провалился в сон…
Несколько мгновений образы и картины прошедших событий мелькали перед глазами мемора, стараясь ухватиться за его худощавое тело. Стараясь впиться в его разум… Его память… Его душу… Вереницу картин сменило замершее видение.
Минос, огромный змееподобный вождь Ласта, лукаво улыбался, выбирая момент для броска, в нескольких метрах от сумрачного фантома Сивара. Его безукоризненный костюм тройка трещал по швам. Желтые пластины чешуи прорывались через ткань. Минос, словно настоящий наг, начал сбрасывать с себя надоевшую кожу. Одежда и человеческий облик слезали с верткого, покрытого слизью тела кноссца. Лишённое конечностей туловище змеи кружило вокруг Киллиана угрожающей удавкой. Крошечные ячейки чешуи топорщились, задевая тело человека. Кожа мемора отозвалась мурашками. Завораживающий танец мутировавшего повелителя Ласта затягивал все вокруг, подчинив себе волю жертвы. Огромный змей, раскачивая головой из стороны в сторону, гипнотизировал. Превращение окончательно завершилось, и Минос стал сжимать кольца своего хвоста, незаметно обернувшие шею жертвы. Киллиан почувствовал, что задыхается. Адамово яблоко впало внутрь, затрудняя дыхание. Змей шипел, продолжая усиливать хватку, пока Сивар не опомнился, решившись дать отпор. Гипнотические чары оказались бессильны перед инстинктом самосохранения. Трясущиеся пальцы Сивара вцепились в живую удавку и попытался её разжать. Куда там — змей, оскалив пасть с двумя сочащимися ядом клыками, веселился. Он беззвучно смеялся над всеми потугами мемора, лишь усиливая свой напор. Лицо топазца начало багроветь. Холод предстоящей смерти обдал сознание Киллиана своим дуновением. Жёлтое тело змея старалось выжать из мемора все соки, выдавить все тепло и чистоту детского сознания, заменив их циничными аналогами — расчётливостью и корыстью. Сивар, словно бесправная марионетка в руках кукловода — садиста, корчился в бескрайнем ничто своего сна, теряя последние силы. Он развел руки в стороны и начал бить в направлении головы змея. Удары теряющего силы юноши лишь все больше задорили ухмыляющегося царя Кносса. Он продолжал раскачиваться, будто танцуя в такт какому — то загробному маршу. Раздвоенный язык змея то и дело выскакивал из пасти, ощупывая посиневшее лицо Сивара. Наг торжествовал. Сознание мемора стало угасать. Минос в глазах Киллиана двоился, и лишь невероятная, почти первобытная жажда жизни позволяла
"Не бойся тьмы. Страшна лишь та, что гложет каждого из нас."
Прочитав эту надпись Киллиан махнул рукой и вонзил мерцающий клинок в брюхо Миноса, поглощенного созерцанием смертельной красоты кинжала. Змей взвился и начал оплетать руку Сивара. Нож не останавливался, продолжая резать податливую плоть. Гад шипел и брызгал ядом, но был не в силах остановить мемора. Киллиан упивался победой. Он остервенело махал ножом, пока змей не ослабил хватку, свалившись к ногам победителя безжизненной грудой мяса. Пасть царя Кносса упала рядом с хвостом, уподобив мертвого змея уроборосу. Сивар улыбнулся и обтер нож. Флегийский клинок охотно скинул с себя черную кровь и нашел для своей дурманящей красоты новую жертву — Киллиан смотрел на антрацитовое лезвие, не в силах отвести взгляд. В это короткое мгновение, секунду, когда юноша любовался красотой совершенного орудия смерти, наг собрал последние силы и впился в ногу своего соперника, лишь для того, чтобы получить новые раны. Хватка змея ослабла окончательно, и мертвый царь рухнул к ногам мемора. Плоть змея тут же начала распадаться на частицы. Ворох осколков Миноса закружился черной воронкой, подгоняемый ветром бесконечного ничто, и начал трансформироваться в новый объект.
Киллиан потрогал две круглые ранки от клыков змея, из которых по телу начало растекаться тепло и увидел, как прах Миноса преобразовался в овал. Объект дрожал и трепетал всем своим естеством, мешая зрению на нем сфокусироваться. Вскоре он все же замер, дав себя рассмотреть. Яйцо, которое размерами могло посоперничать с Вергилием, застыло, а потом начало расходиться провалами трещин. Скорлупа трескалась под градом ударов, которые сыпались изнутри желтой оболочки. Молнии трещин сходились и растекались, завладевая хрупкой поверхностью. Последовал еще один выпад, и чёрное острие неведомого тарана пронзило скорлупку. Рядом с первым шипом выступил второй, защитный слой начала осыпаться, выпустив на свободу пленника яйца. Тайрус собирался отомстить за своего отца.
Киллиан начал пятиться, ожидая атаки. Монстр стряхнул остатки оболочки, а потом бросился на Сивара, опустив свои загнутые рога. Пошатываясь на ватных ногах, словно пьяный тореадор, Киллиан уклонился от первого выпада и полоснул ножом по затянутому черной броней телу кносского принца. Клинок высек искры из доспехов, не причинив хозяину Лабиринта особого вреда. Из раздутых ноздрей минотавра повалили клубы пара. Провалы глаз горели жадным пламенем. Бык подскочил к человеку, мотнул головой в сторону и зацепил Киллиана рогом. Оббитое черной сталью острие легко пронзило податливую плоть. Монстр махнул могучей шеей, и топазец завис в воздухе, с каждой новой секундой все глубже загоняя рог Тайруса себе в живот своим же собственным весом.
Боль впилась в сознание, но не парализовало его. Она перестала быть его врагом — если Сивар что — то и понял за прошедшие несколько дней, так это то, что боль была лучшим другом любого живого существа в этом проклятом всеми богами мире. Боль не врала и не предавала. Боль не могла продать человека в рабство. Боль всегда говорила правду. Вот и сейчас этот беспристрастный индикатор вспыхнул в сознании мемора, засвидетельствовав одну простую истину — он все еще был жив. Мертвецы неподвластны жгучим объятиям боли.
И вновь жажда жизни отозвалась в клинке Таэра. Нож флегийца начал мерцать. Загнав боль, кричащую где — то в районе живота, подальше в глубь сознания, мемор оттолкнулся от мощного лба минотавра и снял себя с рога. Это было так легко и одновременно так невероятно, что даже огненный взор Тайруса покоробило смятение. Смятение, сменившиеся ужасом, когда тонкий и хрупкий на вид клинок легко прошил толстую лобовую кость, пронзив мозг человека — быка. Огонь в глазах хозяина Лабиринта погас, поглощённый багровым свечением кинжала. Тайрус пал, расколовшись при ударе о невидимую землю великого ничто на миллион осколков. Гонимые ветром бескрайней пустоты, они полетели в сторону, чтобы скрыться от глаз Сивара в обволакивающей все вокруг тьме. Мрак поглотил останки хозяина Лабиринта и породил свет. Три пары красных огоньков зажглись во тьме напротив мемора. Огни замелькали в воздухе и, нависнув друг над другом, завели причудливый хоровод, не спеша приближаться.