Злодеи-чародеи
Шрифт:
– Не боишься?
– Немножко, барыня, – скромно сказала Анфиса. – Не разгадают, что я не та, за кого себя выдаю?
– Поменьше болтай, думай над каждым словом, прежде чем вымолвить его, припоминай, как я бы это проговорила, в общем, копируй меня. А держаться ты умеешь, платье носить – тоже. Не бойся, из моей затеи, может, ничего и не получится, но надобно попробовать все средства.
– Мне страшнее у ее сиятельства графини жить.
– Пустое! Графиня Шембек – авантюристка по натуре, мою идею она приняла с азартом. Загружать тебя работой она не будет,
– Евстафий Неонилович велели мне монолог выучить…
– Не велели, а велел! Привыкай! Что за монолог?
– Джульетты. Перед тем как выпить ей зелье, что монах Лоренцо ей дал…
– Погоди, погоди! – подняла руку Марго и заходила по комнате, высказывая свои мысли вслух: – Ну, да, да… Зелье! После чего она засыпает, а все принимают ее за умершую и хоронят в фамильном склепе! Значит, не только на Гаити умеют добиться состояния мнимой смерти…
– О чем вы, барыня?
– Нет-нет, это я так. Не забудь, к женщинам обращаются – сударыня или сообразно титулу.
– Я помню, ваше сиятельство.
– Умница. Писем не было?
– Нет, – вздохнула с сочувствием Анфиса и с жаром заверила ее: – Придут, обязательно придут!
Марго погладила ее по щеке. Как ни странно, горничная стала единственной ее подругой, которая все-все знала про свою хозяйку, а если не знала, то догадывалась, и никому – ни слова.
– Ступай к себе, – сказала Марго. – А книжку мне оставь, я просмотрю ее, тебе сейчас к другой роли готовиться следует.
– Разрешите вам напомнить: завтра сорок дней…
– Помню, иди, – перебила ее Марго. – Грешно поминки справлять по живым, но пока это все не доказано…
Она легла на кровать, раскрыла Шекспира, но читала только о том, что касалось зелья. Потом она взяла тетрадь Медьери – и увлеклась: у венгра оказался неплохой слог.
Это была третья могила по счету, уже давно перевалило за полночь, и все безумно устали.
– Гроб откапывали и открывали, – сообщил один из полицейских. – Погляньте, вашвысокблагородь: гвозди вырваны, на досках выщербинки. И заново забить как следует не удосужились – на двух гвоздях крышка держится, как и в первых двух случаях сегодня.
– Молодец, хвалю за наблюдательность, – пробормотал Зыбин, рассматривая выщербины.
– Рад стараться, – утирая пот с лица, вяло сказал полицейский.
– Экое варварство! – в сердцах сплюнул второй полицейский. – На что могилы-то раскапывать? Видно же, что брать здеся нечего!
– Поднимите крышку, – нервически приказал Зыбин. – Свет!
Двое полицейских взяли крышку и отошли с ней чуть в сторону, двое других подняли фонари, и невольно все поморщились, сделав шаг назад. Труп лежал в неестественной позе, словно он выворачивался, вертелся в гробу. По лицу не определить, каков был возраст умершего, да и лица-то, как такового, не имелось, вместо него некое вздутое месиво предстало глазам присутствующих.
– Страшная смерть… – вымолвил Кирсанов, ему впервые довелось увидеть сие пренеприятное, ужасающее зрелище. – Живым закопали!
– Что и требовалось доказать, – удовлетворенно произнес Зыбин. – Федор Ильич, поглядите, не был ли убит этот несчастный, как Загурский?
– Изрядно протух, – покривил губы третий полицейский с фонарем. – Господин Чиркун, поторопитесь, и без того воняет – сил нет!
Анатом поспешно осмотрел труп, приподняв несколько раз пинцетом рубашку, засим он отошел со словами:
– Нет-с, Виссарион Фомич, несчастный не был убит, да это и без осмотра видно. Чего стоите? – обратился к полицейским. – Закрывайте и закапывайте! На сегодня – все.
Наблюдая, как полицейские кидают лопатами землю, Зыбин забубнил себе под нос:
– Я так и знал. Теперича ниточка имеется, теперича клубок мы размотаем-с. Кирсанов!
– Да, ваше высокоблагородие? – шагнул к нему тот.
– С утра съезди в богадельню и в больницу, выспроси, кто за этими больными смотрел, ну, там… сестры-братья милосердия аль из благотворительного общества кто, навещали ли их, кто интерес именно к этим троим проявлял.
– Будет сделано.
– Да гляди, подробностей вызнай побольше, подробности в нашем деле – наиглавнейшая вещь. Ух, узнают они у меня, почем фунт лиха! В порошок сотру!
Утром крестный Марго, князь Дубровин, прислал записку, в ней он писал, что в Викт'oра стреляли, племянник в беспамятстве, но, когда приходит в себя, просит сообщить ей. Какие уж тут поминки! Она помчалась к Зыбину и, влетев в его кабинет, выпалила:
– В князя Викт'oра стреляли!..
– Знаю-с, знаю-с, – более чем равнодушно сказал тот.
– Знаете?! – рухнула на стул Марго. – От кого?
– От Пискунова, ему князь обязан жизнью своею… ежели он выживет, разумеется. А знаете ли, где стреляли в князя?
– Где же?
– Там, где он встретил вашу покойную родственницу!
– Я поеду к Дубровиным…
– Позвольте, сударыня, сопровождать вас, мне ведь пуля нужна.
– Разумеется! – вскочила Марго. – Я послала и за месье Медьери, он обладает большими познаниями в медицине, нашим докторам я не очень доверяю, коли они позволяют живых людей в землю закапывать.
Виссарион Фомич открыл дверь, пропуская графиню:
– Что ж, жажду познакомиться с господином венгром… Прошу вас, сударыня. Хе, ни разу живого венгра не видал!
Но разве Марго смогла бы дойти до кареты с закрытым ртом, когда ей приоткрылась тайна оживления покойников? Выпалила – на одном дыхании:
– Вы наверняка видели трагедию Шекспира «Ромео и Джульетта». Ежели помните, брат Лоренцо, францисканский монах, предложил Джульетте, чтобы избежать позора двойного замужества, испытать подобие смерти. Слышите? Подобие! И дал ей склянку с зельем. Он так и сказал девочке – мол, ею овладеют дремотный холод и оцепенение, прекратится биение пульса, она станет бледной, мертвенно-недвижной. И пообещал, что в этом «подобии смерти» Джульетта пробудет ровно сорок два часа! Она зелье выпила, а проснулась уже в фамильном склепе Капулетти…