Злоключения добродетели
Шрифт:
Тем временем пожар прекращается. Силами прибывшей подмоги удалось спасти половину гостиничных комнат. Первой заботой Бертран было вернуться в нашу комнату, которая оказалась одной из наименее пострадавших. Она возобновляет свои упреки, говоря, что надо было оставить ее дочь в комнате, где бы она не подвергалась никакой опасности. И вдруг она обнаруживает, что ее обобрали до нитки! Всецело во власти своего отчаяния и неистовой злобы, торговка громогласно объявляет меня виновницей пожара, уверяя, что я нарочно совершила поджог, чтобы сподручней было ее обокрасть. Она обещает донести на меня властям и тут же от угроз переходит к действиям, обращаясь к местному судье. Я напрасно уверяю в своей невиновности – она не желает меня слушать.
И судебный исполнитель оказывается под рукой. Он лично руководил спасательными работами и явился по первому же зову этой скверной женщины. Бертран выдвигает свои обвинения и, желая придать
Осмотрели дом. Оказалось, что пожар начался с сенного сарая. Нашлось несколько человек, которые видели, как я вечером туда заходила. И это действительно было так. В тот вечер я долго искала уборную из-за того, что служанка плохо объяснила, где можно найти ее.
Я блуждала по этому сараю и находилась там достаточно времени, чтобы можно было заподозрить меня в злом умысле, в котором меня обвиняли. Итак, начинается судебная процедура. Она ведется по всем правилам: все свидетели обвинения выслушиваются, в то время как все мои попытки оправдаться не принимаются во внимание. В результате было доказано, что я являюсь поджигательницей и что я имела сообщников, которые совершили кражу, пока я занималась поджогом. И далее, без всяких разбирательств, на рассвете следующего дня меня доставляют в лионскую тюрьму и заключают под стражу как поджигательницу, убийцу ребенка и воровку.
Надо сказать, я уже давно привыкла к клевете, несправедливости и несчастьям, которые с самого детства сопровождали любое добродетельное движение моей души. И на этот раз, вновь наткнувшись на шипы, я испытывала боль скорее тупую, чем мучительную, и больше рыдала, чем сетовала на злую судьбу. Тем не менее, повинуясь закону самосохранения, я, как и всякий страждущий, готова была испробовать любые средства, чтобы выкарабкаться из западни, куда была загнана суровыми невзгодами. И тут вдруг я вспомнила об отце Антонине. Какой бы сомнительной ни казалась возможность найти в его лице поддержку, я все же не могла отказаться от этого шанса и решила к нему обратиться. Я попросила, чтобы нам устроили встречу. Антонин не знал, кто именно пожелал его видеть, и поэтому не замедлил явиться. Разобравшись, что к чему, он притворился, что не узнает меня. Тогда я сказала надзирателю, что преподобный отец может и не припомнить меня, так как был моим духовником в годы далекой юности, и настаивала на беседе с ним с глазу на глаз. Моя просьба была удовлетворена. Едва мы остались в камере одни, я бросилась к ногам монаха, умоляя вызволить меня из беды. Я обрисовала ему весь ужас моего положения, доказывала свою невиновность. Я дала ему понять, что неприличный разговор, который он вел со мной два дня назад, восстановил против меня особу, которой я была рекомендована, и она теперь выступила в качестве моей обвинительницы. Монах выслушал меня очень внимательно.
«Вот что, Софи, – сказал он наконец, – надеюсь, что хоть сейчас ты проявишь благоразумие и не будешь выходить из себя, как делала это всякий раз, когда я пытался победить твои проклятые предрассудки. Теперь ты видишь, куда они тебя завели. Неужели ты еще не убедилась, что твои нравственные принципы ничего, кроме бесконечных бед, тебе не принесли. Так измени им хоть раз в жизни, если хочешь продлить свои дни. Я вижу только единственный способ тебя спасти. Один из наших святых отцов – близкий родственник интенданта и губернатора. Я переговорю с ним. Он объявит тебя своей племянницей и будет ходатайствовать перед властями о приостановлении судебной процедуры при условии, что ты пострижешься в монахини. На самом же деле ты исчезнешь для света, и он отдаст тебя в мои руки. Я буду держать тебя на своем попечении до тех пор, пока сочту нужным; может быть, когда-нибудь я и верну тебе свободу. Однако не скрою, что в течение этого своеобразного заключения ты будешь всецело предоставлена мне. Ты станешь покорной рабой моих капризов и прихотей, ты будешь безропотно удовлетворять их, ведь ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Софи. Так выбирай же: мое предложение или эшафот – и не медли с ответом».
«Уходите прочь, отец Антонин, – содрогнулась я от ужаса, – вы чудовище, вы злоупотребляете моим безвыходным положением, предлагая сделать выбор между смертью и позором. Так знайте же – я скорее предпочту умереть невиновной, чтобы, по крайней мере, не мучаться от угрызений совести».
Мое сопротивление воспламенило этого негодяя, и он имел наглость продемонстрировать мне всю полноту своего возбуждения. Бесстыдник находил особую
«Ну, что ж, – проговорил он, поднимаясь с подстилки и приводя себя в порядок, – вы не желаете принять от меня помощь, дело ваше. Я умываю руки и не стану ни содействовать, ни вредить вам. Но, если вы вздумаете сказать хоть одно слово против меня, я обвиню вас в самых невероятных преступлениях, лишив малейшей возможности защищаться. Подумайте об этом хорошенько, прежде чем жаловаться, и постарайтесь вникнуть в смысл того, что я сейчас скажу надзирателю. Итак, я навсегда избавляю вас от своего общества».
Антонин стучит в дверь, входит надзиратель.
«Сударь, – обращается к нему этот мерзавец, – добрая девушка обозналась. Ей хотелось поговорить с отцом Антонином, но тот сейчас в Бордо. Я же увидел ее впервые и не был с ней раньше знаком. Она попросила выслушать ее исповедь – я не мог ей отказать. А теперь кланяюсь вам обоим. Если когда-нибудь понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам».
С этими словами Антонин вышел из комнаты. Я была не столько удивлена его наглой разнузданностью, сколько ошеломлена его коварством.
Ничто не решается так быстро, как дела в третьеразрядных провинциальных судах, почти всегда состоящих из недалеких ригористов или грубых фанатиков, уверенных, что, если надо будет, вышестоящие инстанции поправят их недоделки. Итак, восемь или десять приземистых лавочников, составляющих цвет респектабельного городского суда, единогласно приговорили меня к смертной казни. Меня тут же отправили в Париж для подтверждения приговора в высшей инстанции.
Сердце мое разрывалось от горьких и мучительных мыслей. Под какой несчастливой звездой я родилась? Отчего стоит моей душе зачать крохотный росток добродетели, как за это на меня насылается целый поток невзгод? И каким образом стало возможно, что всевидящее Провидение, которому я упоенно поклонялась с юных лет, жестоко карая меня за добрые побуждения, тотчас же являет мне примеры возвышения тех, кто, не гнушаясь ни пороками, ни преступлениями, пытался раздавить меня?
В детстве ростовщик пытается втянуть меня в воровство. Я отказываюсь – он обогащается, а меня приговаривают к повешению. Лесные разбойники грозятся изнасиловать меня за то, что я не желаю становиться членом их банды. Они благоденствуют, а я попадаю в руки растленного маркиза, который награждает меня ста ударами хлыста за несогласие отравить его собственную мать. Оттуда я бегу и попадаю к хирургу. Пытаюсь уберечь его от страшного злодейства – в знак благодарности этот палач калечит меня, клеймит как преступницу и выбрасывает вон. В конце концов хирург, вне всякого сомнения, доводит до конца задуманное преступление. И что же – он делает блестящую карьеру, а я вновь обречена на нищенское существование. Мечтая приобщиться к святым таинствам, я желаю смиренно припасть к стопам Всевышнего, чтобы истово молиться тому, кто беспрестанно ниспосылает страдания на мою долю, и вот высочайший суд, в священных мистериях которого я надеялась получить очищение, становится кровавым театром моего бесчестья и позора. Чудовище, осквернившее мою чистоту, неуклонно поднимается на вершину почестей, в то время как я вновь проваливаюсь в пропасть беспросветной нужды. Пытаюсь облегчить участь нищенки – та меня обворовывает. Оказываю помощь поверженному человеку – тот оказывается негодяем и заставляет меня крутить колесо, подобно вьючному животному, и осыпает ударами, если силы покидают меня. Теперь этот человек щедро одарен всеми милостями фортуны, а я едва не поплатилась жизнью за то, что работала на него под принуждением. Презренная женщина предлагает мне стать соучастницей в новом преступлении. Желая спасти деньги ее жертвы и предотвратить беду, я снова лишаюсь того немногого, чем еще владею. Один благородный юноша готов вознаградить меня за все мои страдания, предлагая свою руку и сердце, но испускает дух на моих глазах, прежде чем ему удается осуществить свое намерение. Рискуя своей жизнью, я бросаюсь в горящее пламя, спасая жизнь чужого ребенка, – и вот в третий раз оказываюсь под карающим мечом Фемиды. Надеясь на сострадание к моим беспримерным мукам, я взываю о помощи к негодяю, некогда обесчестившему меня. Этот изверг предлагает мне свое содействие ценой еще более страшного бесчестья... О Провидение! Позволь мне наконец усомниться в твоей справедливости. Знать бы, какие еще более страшные кары ты приберегло для меня, если бы, следуя урокам моих мучителей, я воскуряла фимиам его величеству пороку? Вот до каких крамольных мыслей я дошла в своем ожесточении против неудач, обид и оскорблений в минуту, когда вы, сударыня, соизволили бросить в мою сторону взгляд, полный жалости и сочувствия...