Зловещие мертвецы (сборник)
Шрифт:
Однажды она исчезла; мы больше не видели ее, проходя мимо Черного холма. Ее отец говорил, что Софи поехала навестить тетку в Чикаго.
— Ее отъезд вызвал множество толков, — сказал Бен. — Некоторые утверждали, что видели, как она сбежала с каким-то коммивояжером. Остальные были убеждены, что Ламберт зарезал дочь и закопал около дома. Шериф Мозли осмотрел холм, обнюхал каждый куст, каждую травинку, но ничего не обнаружил. Лет пять назад, живая и здоровая, Софи вернулась в Эшли.
Такую потрясающую девушку, какой она стала, ты вряд ли встречал в своей жизни, Джо. Огромные глаза и лицо, по форме напоминающее сердце. Убранные в пучок на затылке волосы придавали ей чужеземный облик. Никакой косметики, кроме помады: губы Софи были пунцово-красными, как спелые вишни. Бог мой, а ее фигура! У этой девицы хватало и спереди и сзади: у меня слюнки текли, когда я смотрел на ее ноги. Талию можно было перехватить пальцами, а грудь… Знаешь, Джо, я в жизни не встречал девушки, от которой бы так терял голову. Как-то на улице она посмотрела на меня… как будто тоже была неравнодушна ко мне.
Однажды вечером я надел свой лучший костюм и отправился на Черный холм в гости к Ламбертам. Думал, может быть, навестив старика, сумею перекинуться парой слов с Софи. Пошел только третий день, как она вернулась в город, так что можешь представить мое удивление, когда я нашел ее в тени на крылечке рядышком с Чарли Ньюфилдом.
У меня все внутри перевернулось. Я едва не выругался на крылечке, однако сдержался, кивнул Чарли и вошел в дом.
Ламберт сидел в кресле-качалке в полутемной прихожей; ухо наставлено на дверь, так что он слышал все, что происходит снаружи. Я чуть не растянулся, наскочив на него. Жара в тот вечер стояла не хуже чем в преисподней, но Ламберт сидел одетый в черный сюртук и белую сорочку. Помню, я еще подумал, что он довольно молодо выглядит для своих лет. По всему, ему выходило где-то под шестьдесят пять, однако на вид ему можно было дать не больше сорока. Если старик обрадовался, увидев меня, то очень хорошо скрыл это обстоятельство. Даже не пошевелился. Просто сидел и смотрел на крыльцо, словно важнее не было ничего на свете.
— Добрый вечер, мистер Ламберт, — поздоровался я очень вежливо.
Он не ответил; хмуро покосился в мою сторону и отвернулся. Итак, я уселся на свободный стул и завел разговор о том да о сем — о погоде, о ценах на удобрения и кукурузу, о том, как трудно нанять хороших работников на завод. Его ответы были односложными: «да», «нет», «может быть» и все в том же духе. Неожиданно мне в голову пришла очень странная идея.
Этот Ламберт был здоровым, крепким мужчиной. Суровое лицо, большие, сильные руки. Не знаю, как объяснить… но мне вдруг показалось, что он ненастоящий — словно одна из теней в полумраке.
Почувствовав себя неуютно, я поднялся, попрощался со стариком — «Спокойной ночи» и все такое прочее, — однако никогда я не испытывал такого сильного желания убраться подальше, как сейчас. Софи и Чарли уже ушли с крыльца. Когда я вышел на дорогу, они рука об руку огибали угол старого дома, направляясь к палисаднику. Это был жестокий удар…
Бен прикончил бутылку и принялся откупоривать следующую. Наполнив стаканы, он вцепился в свой, словно хотел раздавить его. После нескольких безуспешных попыток ободок стакана встретился с его губами и был осушен в мгновение ока. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы человек пил так много. Бен снова заговорил.
— В действительности я получил целых два предупреждения, — сказал он. Первое — в тот вечер, когда сидел у Ламбертов и почувствовал, что старик не совсем из плоти и крови. Второе предупреждение пришло позднее: в тот день, когда я помог перенести Чарли Ньюфилда из гриль-бара у Багла в санитарную машину. Я не прислушался ни к одному из них. Не скажу, чтобы мне доставило огромное удовольствие надеть на Чарли смирительную рубашку, но я хорошо помню, как предвкушал новую встречу с Софи. Да, пожалуй, для меня это был грандиозный миг, когда я уселся на грудь Чарли Ньюфилда в фургоне для умалишенных. Если бы я исполнил то, о чем он просил меня тогда, сейчас я был бы счастливым человеком. Пару месяцев спустя Чарли загнулся в психиатрической клинике: говорят, отказала печень. Как бы не так! У него отказали все внутренности, уж я — то знаю!
— Что сказал тебе Чарли в тот вечер? — спросил я.
— То же самое, что собираюсь сказать тебе я, до того как кончится этот вечер, — ответил Бен, закрывая глаза.
Его челюсти напряглись. Помолчав, он снова сгреб бутылку.
— После этого я стал ухаживать за Софи, как ни за одной девушкой до нее. В том, что касается женщин, меня нельзя назвать желторотым, однако на этот раз мне попался действительно крепкий орешек. Я съездил на ярмарку и купил превосходную кобылу ореховой масти; достал костюм, который купил в Чикаго, надел самую модную нейлоновую рубаху, запонки и отправился в гости к Ламбертам. Софи только вернулась от своей тетки.
Стоял жаркий летний вечер, когда я подошел к их дому с купленной лошадью в поводу. Из дверей навстречу мне вышла сама Софи.
— Софи, — сказал я, — тебе нравится моя лошадь?
— Очень, — кокетливо отозвалась она. — Приятно видеть вас в хорошей компании.
— Это подарок тебе и твоему отцу, — объяснил я.
Естественно, она захлопала в ладоши, а ее глаза зажглись, как две большие звезды. Я понял, что она догадалась, чего я добиваюсь. Она вбежала в дом и минуту спустя появилась со своим стариком. Тот посмотрел на кобылу, потом на Софи и повернулся ко мне.
— Поднимайтесь, — пригласил он. — Выпьем немного пива.
После чего взял кобылу и отвел ее в сарай.
Мы с Софи просидели весь вечер на крыльце, но у меня ничего не вышло, потому что прямо за дверью я слышал, как со скрипом покачивается кресло — взад и вперед, взад и вперед…
Голос Бена стал хриплым. Казалось, виски совершенно не действовало не него; только в движениях появилась некоторая замедленность и онемелость.
— Она сказала мне, что старик плохо слышит, — продолжал Бен. — Разбирает голоса, но с трудом угадывает смысл слов. Я тут же обнял ее и поцеловал, однако она высвободилась и объяснила, что если старик заметит, что голоса смолкли, то выскочит словно молния на крыльцо.
Фигура у нее была как спелое яблоко, — вздохнул Бен. — Гладкая, упругая. Лицо слегка загорело, на носу собрались веснушки, но ниже выреза платья кожа напоминала свежеочищенное яблоко. У меня голова кружилась, когда я глядел на нее. Мы целыми вечерами просиживали на крылечке и потели на солнце. Вероятно, в один из таких вечеров я понял, что уже не могу без нее. Она разрешала обнимать себя за талию, гладить руки… кожа у нее была восхитительная. И все время долгие вечера за дверью не переставало со скрипом покачиваться кресло.
Однажды я не мог больше сдерживаться. Сказал, что не могу без нее, что она должна быть моей. Предложил вместе уехать в мою охотничью хижину на Орлиной горе и провести там неделю-другую; запереть окна и двери, лечь на кровать и никуда не выходить. Лежать в полутьме, вдвоем, при свете свечки.
И пока я рассказывал, проклятое кресло, не останавливаясь, продолжало поскрипывать.
— Когда-нибудь я изрублю это кресло на мелкие кусочки, — пообещал я ей. Его скрип выведет меня из терпения.