Злой город
Шрифт:
– Вы читали «Братья Карамазовы»?
– Давно и смутно помню.
– Тогда я просто расскажу чуть подробнее. Во-первых, он вызывал всеобщее психологическое доверие, поскольку всех жалел и для каждого находил свои слова утешения. Во-вторых, обладал исключительной памятью, никогда ничего не забывал и способен был дать верную оценку тому или иному событию или какой-нибудь ценный совет. Причем совет этот мог касаться самого заурядного дела, вроде здоровья гусей.
– Здоровья кого?
– Гусей. Одна женщина пришла к нему пожало-ваться, что у нее болеют гуси. Расспросив о том, чем она их кормит, Амвросий посоветовал как их вылечить.
– Еще и ветеринар к тому же.
Глава 3.
УЧЕНАЯ БЕСЕДА
Отцу Мерхесидеку не было и
Длинный стол для заседаний с двумя рядами кресел – как и в кабинете каждого советского начальника, журнальный столик с двумя креслами для бесед приватных, и, наконец, стол рабочий с тремя телефонами. «Местный, городской и прямой связи с Патриархией», – шепотом пояснил Погорелов.
– А на нем что – герб или крест? – так же шепотом поинтересовался Дмитрий, на что Погорелов лишь пожал плечами.
Разумеется, в углу была непременная икона с горящей перед ней лампадой, на которую, перешагивая порог комнаты, опять перекрестился Артур Александрович. На стенах висели две картины, на одной из которых было схематическое изображение Оптиной пустыни, зато другая была весьма любопытна и настолько идеологизирована, что сразу напомнила Дмитрию нечто вроде «В. И. Ленин беседует с трудовой интеллигенцией». В центре ее был изображен выходящий из кельи Амвросий, перед которым с левой стороны толпой стояли Гоголь, Достоевский, Соловьев, Леонтьев, Кавелин и кто-то еще, а справа, в гордом одиночестве, только Лев Толстой. Создавалось впечатление, что автор картины хотел выразить основную идею – все классики русской литературы и философии набирались ума-разума у Оптинских старцев. Для этого обобщения была допущена даже некоторая историческая вольность – так, Гоголь, например, встречался при жизни не с Амвросием, а с Макарием. Одной этой картины было достаточно, чтобы настроить Дмитрия на воинственный лад.
– Так что, Артур Александрович, – оживленно заговорил между тем отец Мерхесидек, видя, что гости уже освоились в его кабинете, – вы привели ко мне юного атеиста, чтобы отвлечь меня от моих скромных трудов?
– Да, отец Мерхесидек. Тем более что наш юный друг не только сам неверующий, но еще и отказывается считать православную веру неотъемлемой чертой русского народа.
– Я не такой уж юный, – медленно заговорил Дмитрий, которого покоробило это определение, – и не совсем уж атеист. Сам бы я предпочел называть себя скептиком.
– А на что направлен ваш скептицизм, – живо откликнулся игумен, – на сами основы или на возможность их познания?
Дмитрию было известно, что отец Мерхесидек имеет два образования – первый московский медицинский институт и духовная академия в Сергиевом Посаде, а потому он заранее настроился на фундаментальный разговор и начал очень осторожно:
– Вы спрашиваете, верю ли я в какое-то единое, может быть даже разумное (это зависит от того, как понимать разум) начало, которое лежит в основе мира? Да, пожалуй, что и верю, не вижу причин, почему бы этого не делать. И, во всяком случае, готов согласиться с таким утверждением не меньше, чем с утверждением о принципиальной непознаваемости подобного начала для ограниченного человеческого ума. Теперь второй момент – верю ли я в то, что это непознаваемое начало тем не менее способно каким-либо образом проявлять себя и возможно ли установление связи между ним и человеческой душой? Да, я помню, что само слово «религия» переводится как «связь», и вполне готов поверить, что такая связь возможна, тем более имеются многочисленные примеры достижения людьми различных мистических и трансцендентальных состояний. Здесь приходится верить на слово, пока сам этого не попробовал. Поэтому я не вижу предмета для споров: если кто-то блаженствует в мистическом трансе и утверждает, что созерцает Бога – то… ради Бога. Но теперь остается третий и, как мне кажется, – Дмитрий cделал паузу, – для вас, отец Мерхесидек, самый принципиальный момент. Что это за высшее начало, как его можно представить или понять? Ведь для веры необходимы живые и трепетные чувства души, одной голой абстракции, вроде какого-нибудь
– Значит, для вас неубедительны примеры чудес Святого Писания и приводимые там же свидетельства очевидцев?
– Нет, конечно, да и почему я должен больше верить в чудеса, творимые Иисусом, чем в чудеса Будды или Аллаха? Русские народные сказки ничуть не убедительнее арабских или китайских.
– А какие доказательства существования иного мира вам бы хотелось иметь, чтобы поверить?
– О, это сложный вопрос. Вполне возможно, что вообще не существует его решения, как нет ничего общего между истинами веры и истинами знания. Ведь нельзя же для доказательства мира духовного требовать такой же подтверждаемости фактами, к которой мы привыкли в мире материальном. А чудеса, то есть нарушения природных закономерностей, сами уже требуют веры. Например, чтобы уверовать в способность души существовать независимо от тела, мне надо бы, находясь в здравом уме и твердой памяти, как пишут в завещаниях, пережить подобный опыт почти так же, как я переживаю опыт ее присутствия во плоти. Но это-то и невозможно, поскольку душа не обладает органами тела.
– Получается, чтобы убедиться в истинности духовных феноменов, вам необходим чувственный опыт? А как же истины математики или логики? – и отец Мерхесидек хитро подмигнул Погорелову, как бы приглашая его в союзники.
– Дело в другом. Любой наш земной опыт или знание, в отличие от небесного, мы всегда можем повторить и проверить…
– Не всегда. А как же сны, галлюцинации?
– Да, пожалуй, что не всегда, – Дмитрий задумался. – Тогда я скажу несколько иначе – все материальные явления могут обнаруживать себя через взаимодействие с другими материальными явлениями. Все духовные явления познаются только изнутри их самих. А потому нельзя обосновывать наличие каких-то духовных феноменов ссылкой на странное поведение объектов материальных, то есть на чудеса. Но нельзя объяснять и поведение материальных объектов, вставляя в объяснительную, причинно-следственную цепочку какой-то духовный феномен – проще и честнее признаться в своем незнании. Я понятно все это высказал?
– Не очень, – отозвался Погорелов, и отец Мерхесидек кивнул.
– Грубо говоря, чтобы убедить слепого, надо ссылаться на ощущения, а не на цвета и краски, и если мы доказываем существование нематериального мира ссылкой на такие же нематериальные феномены, то попадаем в порочный круг, пытаясь доказать недоказанное ссылкой на него самого. Если же мы сошлемся на феномены материальные, то это будет требовать веры в возможность взаимодействия духовного с материальным, и мы попадаем в другую логическую ошибку – предвосхищение оснований. Отсюда и мой здоровый скептицизм по отношению ко всем этим вещам.
– Если я вас правильно понял, – вежливо улыбнулся отец игумен, – то доказательства бессмертия души не имеют ценности для неверующего?
– Конечно, нет. И кроме чисто логической невозможности таких доказательств, о чем я только что говорил, имеются еще и… практические, что ли. Ведь вся прелесть бессмертия состоит в возможности наслаждаться теми же благами, которые мы выше всего почитаем в земной жизни – любовью женщин, мудрыми книгами, красотой мира… А что мне бесплотные и мистические радости какой-то любви к Богу, которую обещают взамен. Это обещание тому же слепому показать Венецию.
– Ну, на это очень легко возразить, – живо отозвался отец Мерхесидек. – Вспомните, какие радости в жизни у вас были в дошкольном возрасте – прогулки, мультфильмы, мороженое. Тогда вы еще не знали ни удовольствий любви, ни удовольствий мудрости и были счастливы в своем незнании. Так почему же вы думаете, что высшими радостями являются радости зрелого возраста, а не радости духовной близости к Богу, которые, как я очень надеюсь, вам еще предстоят?
– Да, здесь вы, может быть, и правы. Но как достичь этих радостей? – на этот раз улыбнулся Дмитрий.